Битва

В голове не было ни одной даже завалящей мысли, не то чтобы серьезной, нужной к столь важному разговору, какой предстоял всего через несколько минут. Ему было понятно, откуда такое состояние: ночь провел почти без сна, только в полночь, и то, верно, всего на час, задремал, проснулся и после до утра так и пролежал с открытыми глазами. Наконец, этот разговор с Бородиным, только что состоявшийся и поставивший все на свои места. На свои места…

Тогда, ночью, в бессоннице, мысли его взлетали с вулканической взрывчатостью, теперь же Умнов, хотя и принял решение зайти к Звягинцеву, шел без желания, лишь по одной необходимости, с усталостью в ногах и пустотой в голове; казалось даже, что ночное бдение и ночные взрывчатые мысли — это все было и не было. Теперь жило одно, словно в каждой клетке тела растворившееся ощущение: над «Меркурием» нависла опасность, все рушится, все летит прахом. И уже в коридоре вдруг остро поняв, что Звягинцев ничего другого ему не скажет, не добавит к тому, что открылось там, у Бородина, шел медленно, оттягивая невольно этот миг встречи со Звягинцевым, потому что с каждым приближавшим его шагом к кабинету впереди, в закоулке коридора, сильнее, ощутимее было предчувствие беды, катастрофы. И он совсем замедлил шаги, увидев слева впереди лаком блеснувшую дверь в приемную, медный, отшлифованный шар ручки, но оглянулся, обожженный: еще чего, увидят его растерянность перед министерской дверью! В закоулке никого не оказалось, и он мысленно ругнул себя за слабость.

В просторной приемной министра было человека три, — должно быть, сотрудники, потому что они не сидели на стульях, а стояли посередине, разговаривали оживленно и уверенно, как люди, которым здесь все привычно, доступно; Умнов их не знал, и на его появление они не обратили внимания. На вопрос, у себя ли министр, секретарша ответила утвердительно и примолкла, не зная, то ли сразу доложить, то ли подержать Умнова как обычного посетителя, повела взглядом в сторону сотрудников, точно давая понять, что они тоже ждут. Умнов опередил ее:

— А вы доложите обо мне. — И, не уверенный, что она помнит его фамилию, добавил: — Умнов. Из Шантарска, по вызову…

Голос, жесткий и глухой, удивил ее, и только тут, пристальнее взглянув на него, отметила: лицо серое, нездоровое, хотя и загорелое; и, с какой-то осторожностью задвинув ящик стола, пошла докладывать.

Оказавшись теперь спиной к группке сотрудников, он не увидел, как они примолкли, повернули, как по команде, головы, когда он назвал себя, перемигнулись молча, понимающе: мол, ничего не поделаешь — судьба; и если бы он в эту минуту обернулся, то без труда догадался бы — они кое-что знали. Но он не обращал на них внимания, стоял, погрузившись в свое странное, опустошенное состояние. Не шевельнулось в нем ничего даже тогда, когда секретарша, вернувшись, сухо, с неудовольствием сказала: «Пройдите»; он не отметил, не подумал, что это был дурной знак — секретарши, будто живые зеркала, точно отражают и передают настроение своих шефов.

И только оказавшись за дверью и увидев впереди за столом Звягинцева в расстегнутом пиджаке, поняв, что тот делал вид, будто не замечает Умнова возле двери, продолжая что-то говорить собравшемуся уходить сотруднику, повторявшему заведенно: «Ясно, ясно», Умнов горько усмехнулся про себя: встреча эта отличалась как небо от земли от той, когда Звягинцев вызвал его из дома отдыха, из Батуми. Сотрудник наконец, повернувшись, с папкой в руке пошел сюда, к двери, где еще стоял Умнов. Лишь тогда Звягинцев качнулся за столом:

— А-а, Сергей Александрович!.. — И как-то нехотя поднялся со строгим, без улыбки, и даже, как показалось Умнову, враз потемневшим лицом, словно по нему пробежала тень и оставила след.

Мягкая рука Звягинцева в пожатии оказалась вялой и безжизненной, а левой, чуть коснувшись плеча Умнова, он как бы подправил его к стулу, все делая молча, и Умнов догадался: он выигрывал время или настраивался на определенный лад. Подумав, что хватит играть в бирюльки, Умнов, присев, сказал:

— Только что от вашего заместителя Бородина… Все мне объяснял. Значит, Валерий Федорович, роль «Меркурия» — подчищать?

Вздохнув, Звягинцев колыхнулся крупной, массивной фигурой:

— Времена! — Нагнулся грузно над низким столиком, уперев локти в полированную поверхность, как бы раздумывая сам с собой, добавил: — Вам бы лучше не приезжать.

Поднял лицо, сумрачно взглянул на Умнова.

— Хочу знать, Валерий Федорович… Уже задавал Бородину этот вопрос: сами верите в «Щит»?

Звягинцев вдруг рассердился, но не искренне, брюзгливо, напускно:

— Вот, задавал Бородину, теперь мне… Ну и что — «задавал»? Что отвечу?..

И замолк, точно наткнулся на невидимую стену. Золотисто-кофейного оттенка, крупные, проницательные и острые глаза уставились на Умнова, пухлая белая рука тяжело легла на край стола, вздулась больше, налившись краснотой. Вздохнул, мрачным голосом проронил: