Битая карта (сборник)

Чека получила сигнал. — Григорьев становится поручиком. — Белогвардейский «штаб» в лесной сторожке. — «Православные мы, истинно православные!»

Автором комбинации в Ораниенбауме следует считать Александра Кузьмича Егорова, начальника особого отдела береговой обороны Петрограда. Как и многие питерские чекисты того времени, был он старым большевиком-подпольщиком, немало помытарился в царских тюрьмах, участвовал в Октябрьском вооруженном восстании, а на работу в Чека попал по партийной мобилизации, отдавшись ей со всей страстью и неподкупной честностью убежденного коммуниста.

В архивах уцелела докладная записка Егорова, сообщающая об итогах комбинации. Документ, естественно, официальный, строгий, без какой-либо эмоциональной или беллетристической окраски:

«Военмор Д. Солоницин сообщил нам, что из Петрограда прибывает некий гражданин к начальнику ораниенбаумского воздушного дивизиона и что он, военмор Солоницин, должен переправить его к белым с какими-то секретными документами. В связи с вышеизложенным мы разработали соответствующий план оперативных мероприятий для скорейшего выяснения истинной обстановки и пресечения вражеских интриг…»

Мероприятия особого отдела оказались в егоровском духе. Таков уж он был, Александр Кузьмич Егоров, во всякое, даже совсем простенькое, дело стремился внести неистребимую свою выдумку и дотошную обстоятельность.

А началась эта история, когда до Октябрьской годовщины оставалось меньше недели. Впрочем, праздника в Ораниенбауме не чувствовалось. Да и какой может быть праздник, если Юденич не отогнан от Питера? Вдобавок еще англичане прислали в помощь белогвардейцам свой монитор «Эребус». Бьют из чудовищных пятнадцатидюймовых орудий — по всему городу сыплются стекла.

— Ох и несладко нашим ребятам на позициях! — сокрушался дежурный по отделу, прислушиваясь к тяжелым стонущим разрывам английских снарядов. — Долбят и долбят, паразиты…

Криночкин рассеянно согласился с дежурным. Какая может быть сладость от пятнадцатидюймовых гостинцев врага! Криночкину дозарезу требовалось зайти к Александру Кузьмичу, и думал он совсем не об английском обстреле. До вечернего поезда в Петроград оставалось с полчаса, а настырный этот морячок все не выходил от Егорова.

— А что, если мне заскочить на минутку?

— Валяй заскакивай, — милостиво разрешил дежурный. — Только шуганет он тебя за здорово живешь…

Василий Криночкин был самым молодым сотрудником особого отдела, — не по возрасту, конечно, а по стажу чекистской работы. Взяли его из коммунистического отряда особого назначения вскоре после ликвидации мятежа в форту Красная Горка и пока что придерживали на второстепенных поручениях — съездить с секретным пакетом в Реввоенсовет флота или навести порядок на пристанционных путях, где с ночи скапливаются неистребимые мешочники. Одним словом, мелочишки. Начальник, правда, сказал ему несколько обнадеживающих слов, но было это уже давно. «Привыкайте, Криночкин, присматривайтесь, — сказал тогда Александр Кузьмич. — И будьте всегда наготове. Чекист, он вроде патрона, загнанного в патронник: если понадобится — обязан выстрелить без осечки».

Но сколько же времени полагается ждать? Другие товарищи — такие же, между прочим, не какие-нибудь особенные — ездят на серьезные операции, отличаются, лежат в госпиталях после ранений, а он, Василий Криночкин, все фильтрует шумливые спекулянтские толпы: у кого законных два пуда, согласно декрету товарища Ленина, тот проезжай без задержки; кто везет для продажи — попрошу пройти в комендатуру. От тихой жизни и патрон имеет свойство ржаветь, разве начальник этого не понимает?..

И все же Криночкин поступил разумно, не сунувшись к Александру Кузьмичу без спросу. До вечернего поезда оставалось всего минут десять, и тут Егоров сам выбежал из кабинета. Чем-то страшно озабоченный, нетерпеливый.

— Григорьева ко мне! Одна нога здесь, другая там! — приказал он дежурному и, — увидев Криночкина, поспешно добавил: — Вы тоже будете нужны, далеко попрошу не отлучаться!

— Мне сегодня ехать в Питер…

— Отменяется! — коротко отрубил начальник, снова скрывшись в своем кабинете.

Далее развернулись события, каких в особом отделе еще не случалось.

Военмора Солоницина — а это он был засидевшимся у начальника посетителем — отвели в нижний этаж, в отдельную комнату с зарешеченным окном. Обращались с ним вежливо, но со строгостью. Накрыли чистой простыней койку, принесли с кухни тарелку овсяной каши и ломоть хлеба. Желаешь — отдыхай, желаешь — садись ужинать, только будь на месте, никуда не ходи без разрешения.

Изрядно задержался у начальника и Федор Васильевич Григорьев, правая его рука. Никто, понятно, не знал, о чем они толковали, закрывшись вдвоем. Вероятно, о чем-то чрезвычайно важном, потому что вид у Федора Васильевича, когда он вышел от Егорова, был задумчивый.

Первым делом Григорьев попросил дежурного раздобыть зеркальце, критически осмотрел свою изрядно заросшую физиономию, нахмурился и велел принести ему бритву поострее.