Битая карта

На причале среди других должностных лиц провожал «Конкордию» высокий худощавый мужчина в долгополой военной шинели. Это был Феликс Эдмундович Дзержинский. К многочисленным его государственным и партийным обязанностям прибавилась в то лето еще одна — Дзержинского назначили уполномоченным Совета труда и обороны по восстановлению Петроградского морского порта.

Изрядно доставалось по случаю затянувшегося ненастья строителям Волховской гидростанции и пуще всех, как издавна заведено на стройках, артелям землекопов. Беспрерывные дожди превратили глинистые берега Волхова в сплошное непроходимое месиво, тачки сделались тяжелыми, до крайности неудобными, поминутно съезжая со скользких дощатых настилов, и вытаскивать их было сущим мучением.

От дурной погоды или от чрезмерной веры в счастливую свою бандитскую звезду, но вовсе осатанел Ленька Пантелеев, знаменитый питерский налетчик и грабитель.

Весь город всколыхнули новые преступления неуловимой шайки Леньки Пантелеева. Дерзкое ограбление ювелирного магазина в Гостином дворе — унесено драгоценностей на полмиллиона. Разгром квартиры богатого зубного протезиста в Лештуковом переулке — среди бела дня, на глазах множества свидетелей. И в довершение всего — перестрелка с агентами угрозыска на Фонтанке, рядом со зданием Госбанка, во время которой погиб начальник банковской сторожевой охраны.

Похоже было, что уголовному розыску не совладать с разгулом бандитизма. По распоряжению Феликса Эдмундовича ликвидацию шайки Пантелеева и вообще всех налетчиков в Петрограде взяли в свои руки чекисты. Начала действовать особая оперативная бригада.

Происшествия в то дождливое лето случались самые разнообразные — от скандально громких, становившихся известными всему населению, до маленьких, неприметных.

У Никольского собора, в густой толпе богомольцев, милиция задержала весьма подозрительного старца. Был он в живописном нищенском рубище, с бельмами на глазах и седой всклокоченной бородищей. Предсказывал, собрав вокруг себя доверчивых старушек, «близкое светопреставление, великий глад и жуткую хмару», а также, разумеется за отдельную плату, личные судьбы всех желающих заглянуть в будущее.

Из милиции уличного оракула сочли полезным препроводить в ГПУ, а там после сравнительно недолгого дознания открылась довольно любопытная история. Прорицатель судеб в живописных отрепьях оказался бежавшим из исправительно-трудового лагеря жандармским полковником бароном Корфом, бывшим владельцем густонаселенных доходных домов на Лиговке и Литейном проспекте.

— Кэс кё сэ, мон шер? Что с вами происходит, любезнейший барон? — изумился уполномоченный КРО Петр Адамович Карусь, которому года за три до этого довелось вести разбирательство по делу жандармского полковника. — Объясните, бога ради, этот забавный маскарад.

Удивился, в свою очередь, и беглый жандарм:

— Как, гражданин следователь? Вы говорите по-французски? Вот уж никак не ждал!

— Практикуюсь помаленьку, — неохотно подтвердил Карусь. — Однако что же сие означает? Кустарно сработанные бельма, дурацкие какие-то предсказания? Разумно ли это, барон? Считаете себя интеллигентным человеком, закончили, насколько помнится, юридический факультет и вдруг ударились в кликушество?

— В соответствии с популярной песенкой, уважаемый гражданин следователь…

— Ничего не понимаю… Какой еще песенкой?

— Советской, гражданин следователь, не какой-нибудь старорежимной. Сами небось изволили слышать? «Цыпленок пареный, цыпленок жареный, цыпленок тоже хочет жить»… И так далее, до последнего куплета…

— Не разберу, к чему тут цыпленок?

— А к тому, радость моя, что человеку надобно кормиться. Брюхо, извините, своего требует, ничего с ним не поделаешь. В Гепеу вы меня на службу не возьмете — родословная для вас неподходящая, а к другим занятиям не имею призвания…

Следствие вскоре убедилось, что беглый полковник действовал по собственному разумению. И, вероятно, не догадывался о всеобщей моде на пророчества, которая вспыхнула в то лето по всей Европе, вовлекая в свой круговорот весьма известных лиц.

Так уж вышло, что пророчества эти касались исключительно России и дальнейших путей ее развития. Заканчивался пятый год существования Республики Советов, утихли военные грозы, да все не стихали никак, все не могли войти в нормальное русло бурные человеческие страсти, взбудораженные Октябрем.

Предсказаний вообще-то хватало и раньше, с первых дней Советской власти. Что же касается новой серии, образца, так сказать, 1922 года, то открыл ее Павел Николаевич Милюков, бывший лидер буржуазной кадетской партии и бывший министр иностранных дел в правительстве Керенского.

Выступая с лекцией перед студентами Сорбонны, почтенный профессор заметил, что Советская власть, по его мнению, агонизирует, что дни ее наконец-то сочтены и не позднее чем к осени правление кремлевских узурпаторов должно смениться истинно русской демократией. Будет ли она похожа на английскую конституционную монархию, сказать пока затруднительно. Скорей всего, национальная общественная мысль найдет свое собственное решение.