Бисмарк

Чтобы понять атмосферу, царившую в Версале в конце 1870 года, нужно помнить о том, что все ключевые фигуры были уже довольно пожилыми людьми с далеко не богатырским здоровьем. Бисмарк также страдал от различных недугов; старая рана в ноге давала о себе знать, и порой он оказывался прикован к постели. Болезни сказывались на его настроении; в беседах с ближайшими сотрудниками глава правительства заявлял о своей готовности уйти в отставку и усталости от вечной борьбы и интриг. В декабре он писал жене: «И в политическом, и в душевном отношении я совершенно одинок. […] Здесь нет ни одной человеческой души, с которой я мог бы поговорить о будущем и прошлом. Когда слишком долго находишься на посту министра и притом по воле Господа добиваешься успехов, то ощущаешь, как холодное болото неприязни и ненависти вокруг тебя поднимается все выше, до самого сердца. Новых друзей не приобретаешь, старые умирают или с молчаливой скромностью отходят в тень. […] Короче говоря, я душевно замерзаю и мечтаю оказаться рядом с тобой, вдвоем на природе. Ни одно здоровое сердце не выдержит долго эту придворную жизнь»[517]. Даже зимние праздники не изменили этого настроения; Рождество в штабе Бисмарка прошло как самый обычный зимний вечер.

В начале ноября французский политик Адольф Тьер прибыл в Версаль для переговоров о перемирии. Обе стороны признавали, что необходимо проведение выборов в Национальное собрание, которое могло придать легитимность дальнейшим действиям французского правительства, в том числе подписанию мирного договора. Разногласия касались конкретных условий. Немцы в обмен на перемирие и снабжение Парижа продовольствием требовали серьезных уступок, которые в случае возобновления боевых действий фактически делали бы невозможной дальнейшую оборону города. При этом Бисмарк был вынужден действовать с оглядкой на мнение военных, которые занимали жесткую позицию. В конечном счете переговоры окончились неудачей. В этой ситуации Бисмарк снова пустил в ход «бонапартистский» козырь. Неизвестно, насколько серьезно он рассматривал возможность реставрации Наполеона III, но с начала декабря переговоры с представителями свергнутой династии возобновились. В роли посредника выступал молодой бонапартист Клеман Дювернуа. Проблема, однако, заключалась в том, что Наполеон III и его супруга колебались в вопросе о том, на каких условиях и в каком виде может состояться их возвращение на трон. Им явно не хотелось выглядеть немецкими марионетками и начинать очередную главу своего правления с заключения позорного мира. Поэтому и здесь переговоры затягивались.

Скорейшее завершение войны было необходимо Бисмарку еще и потому, что с каждым месяцем вероятность дипломатического вмешательства других великих держав возрастала. В декабре он заявлял: «Я очень боюсь. Люди не знают, каково положение дел. Мы балансируем на кончике громоотвода; если мы потеряем равновесие, которого я добился с большим трудом, то окажемся внизу»[518].

Августовские успехи германских армий практически исключили любую возможность того, что Австро-Венгрия или Дания рискнут вступить в конфликт на стороне Франции. Однако в Вене не теряли надежды организовать альянс нейтральных держав и выступить в роли посредников. Большого энтузиазма эта идея в Лондоне и Петербурге не вызвала, однако уже в сентябре и князь Горчаков, и Александр II все чаще говорили о необходимости «умеренного» мира (без аннексий) и европейского конгресса для его заключения. Если в начале войны российские власти заняли весьма дружественную позицию и даже сосредоточили войска на австрийской границе, чтобы удержать Вену от вмешательства в происходящие события, то теперь из Петербурга исходили крайне опасные для Бисмарка идеи о сохранении границы по Майну и образовании на юге Германии самостоятельной конфедерации. В середине октября и британское правительство обратилось к Парижу и Берлину с призывом начать обсуждение вопроса о перемирии.

В этой ситуации канцлер решил разыграть имевшийся у него козырь, заявив, что стремление России к пересмотру унизительных условий Парижского мира 1856 года «не встретит с нашей стороны никаких возражений, а, напротив, поддержку перед остальными»[519]. Это в немалой степени способствовало появлению 31 октября «циркуляра Горчакова», которым Россия извещала весь мир об отказе от соглашений, ущемлявших ее суверенные права на Черном море. Так благодаря войне между Францией и Германией была решена главная задача российской дипломатии. Бисмарк, в свою очередь, считал, что русские приступили к действиям слишком рано. Согласно свидетельству кронпринца, канцлер, узнав о ноте Горчакова, воскликнул: «Эти тупицы начали на четыре недели раньше, чем следовало!»[520]