Биртман

— Итак десятый «А» — показала директриса пальцем на сестру. — У тебя классная учительница Бурлаченко Анна Николаевна, ведет английский, третий этаж левое крыло, эх, заблудишься, — посмотрела директор по сторонам. — Олег Иванович, можно вас попросить девочку проводить? — обратилась она к историку-философу.

— Можно, конечно. — согласился тот.

— О! Вот он. — вдруг с лестницы появился какой-то кудрявый мальчуган местного разлива и тетка в спортивном костюме. Пацан показал на меня пальцем и мелкая, но при этом массивная тетка пошла в атаку.

— Э-э… — попятился я интуитивно, кто их знает, чего это они?

— Баскетболист? — тыкнула в меня пальцем женщина, теперь я разглядел свисток у нее, на шее, надо же женщина физрук, да еще такая низкорослая, тяжело-атлетка что ли бывшая, вот-те раз.

— Нет с чего вы взяли я вообще не люблю баскетбол, прям вообще не перевариваю.

— Волейбол?

— Нет что вы, я вообще философ, а не спортсмен. — под ухмылки терминатора Федора, я отшил физрука и попытку запрячь меня во всем известные «сани». Та чуть отступила, по лицу была заметна внутренняя работа каких-то извилин.

— Ну, а с тобой я бы хотела все же побеседовать, — вернулась ко мне директриса, передав мою сестру сопровождающему.

— Да что ж такое. — вздохнул я. — Подождите! — крикнул я показушно отступившей физручке, — А бег подойдет?! Впрочем, уже согласен и на волейбол.

— Так закончили представление. — хлопнула в ладоши директор. — Займемся литературой. С Валентиной Львовной побеседуешь позднее.

— Эх… — вздохнул я в который уже раз, максимально печально и обреченно.

— Скажи Зиновий, Зиня можно, да?

— Да конечно, Эджэ-э… — и тут я понял, что отчество этой властной восточной женщины не запомнил.

— Эзизовна, — подсказала та.

— Простите, да конечно, Эджэ Эзизовна.

— Ничего запомнишь, Зиня, скажи ты литературу как вообще, любишь?

— Конечно люблю. — покивал я. — Если «как» это вопрос, то ответ умеренно.

— Шутник значит, впрочем, я уже заметила. А поэзию любишь?

— Конечно, я кстати и сам… а впрочем… — изобразил я крайнее смущение.

— Что-что?

— Ну… — я напрягся, пытаясь покраснеть и изображая стеснение.

— Не стесняйся, я правильно поняла ты хотел сказать, сочиняешь что-то?

— Ну это так глупости, на гитаре знаете ли с друзьями. — на язык просилась связка слов «треш-угар-тик-ток», как наиболее точная характеристика моего творчества, но такое определение не поймут.

— Ладно, думаю чуть позднее вернемся к этому. А из классиков, из поэтов кто тебе больше всех нравится?

— Есенин! — не задумываясь ни на миг ответил я.

— А как же Пушкин? — удивилась она.

— Пушкин, это конечно хорошо и красиво, Евгений Онегин безусловно великолепен, и вообще Пушкин наше все, но мне все же стихи Есенина ближе.

— Ну допустим, а из произведений русской литературы?

— Так много чего нравится, у Гоголя замечательные есть вещи и смешные и ужасные. В хорошем смысле ужасные как фильм ужасов. — сравнение с фильмом ужасов явно не зашло, видно нет понимания, о чем речь. — Набоков вот тоже, например, ах или это пока еще вообще табу? — по резко вспыхнувшим глазам, я понял, что опять сильно промазал. — Сложно что-то одно выделить. Хотя, вы знаете есть! Есть, такое произведение, это Война и мир Толстого! — ошарашил я видимо всех присутствующих, а тут уже народ откуда-то повылезал на представление. Похоже во многих классах и кабинетах генеральная уборка.

— Это почему Война и мир? — уточнила, все еще шокированная упоминанием Набокова директриса.

— Ну как же это почему? Любого иностранца спросите о русской литературе, что он вам ответит? Правильно! Война и мир! Это настоящее лицо русской литературы. Глубокое произведение и всегда актуально. Лучшее что сделал Толстой.

— Так, ну а кто из героев романа тебе более близок? — прям словно тему школьного сочинения задет вопрос директриса.

— Я буду банален, но это Пьер. В конце концов он самый центральный персонаж, если уж автор так вложился в персонажа, по неволе читатель начинает ощущать себя если не самим Пьером, то крайне сопереживать, ему.

— Что ты имеешь ввиду под вложился в персонажа?

— Ну, частично Пьер нарисован с самого автора, несет его идеи, образ хоть и составной, но в процессе автор сам идентифицировал себя с героем.

— Допустим, но разве не в каждого героя вкладывает автор частичку себя?

— Ну, с другой стороны да, каждый персонаж говорит словами, которые придумал автор, но все же…

— Ладно, времени у нас немного, а тема объемная. — прервала она меня вновь. — Что ж… Было бы любопытно послушать тебя на уроке или почитать сочинение. Да, ты говорил любишь стихи Есенина может что-то исполнишь?

— Ну-у, можно… — огляделся я, принимая окончательное решение о том, что именно я прочту. — А не против если я слегка с аккомпанирую?

— Что?! — скорее удивились Эджэ и Федор, чем не поняли смысл слова.

— Ну, подыграю себе, в смысле, — уверенно ушел я к роялю. — Письмо от матери… сокращенный вариант, — добавил я подумав[4].

— Ничего себе это кто? Чьи стихи такие? — всунулась в актовый зал мальчишеская морда.

— Есенин же, ты чего не узнал? — сообщила висящая рядом, голова девчонки.