Бич Божий: Партизанские рассказы

— Чего они боятся, — собравшиеся нервно шумели, — что народ выйдет на улицы поддер жать оппозицию?

— Бред, никто не выйдет!

— Мы выйдем!

— Раз боятся, значит, знают то, чего мы и сами не знаем.

— Перестраховываются.

Майка Че развернул другую газету:

— А вот материал о принуждении к голосованию за партию власти в бюджетных учреждениях, массовой выдаче открепительных талонов, готовящихся нарушениях в подсчете голосов и фальсификации выборов.

— Странно, для чего такие статьи печатают проправительственные СМИ?

Анвару стало холодно. Хотя в помещении было тепло. Это была внутренняя зябкость. Может, грамм двести коньяку?.. Мысли метались между крашенных в синее стен, как ошалевшие птицы, случайно залетевшие в открытую форточку.

Господи, зачем, зачем?.. У Гоши жена, у Гоши трое маленьких детей — он сумасшедший папаша, дома всегда держит одного ребенка на руках, смотрит вместе с ними мультфильмы, собирает конструкторы «Лего»… Куда нас всех занесло, в эту политику! Какая политика? Никакой политики уже нет, ее у нас отняли, теперь это просто самоубийство или дурное пари — сколько я еще проживу? Я сам, газета, материалы, агитация — и вот, эти мальчики в маечках, вместо того чтобы сидеть в кофейне с большеглазыми девушками, похожими на кукол, натянули дурацкие кожаные ремни, как мазохисты, готовятся идти на Голгофу, на стеклянные щиты и дубинки… безумие!

Алик, Алик… наверное, Алик был прав.

Голоса стали стихать. Берзоев сидел в углу, нахохлившись, как старый воробей. И вдруг понял, что все присутствующие смотрят на него и ждут, что он скажет…

— Для чего… зачем… — Анвар повел головой, разминая шею по боксерской привычке, — есть такая стратегия в информационной войне. Правдиво слить угрожающую информацию. Со времен князя Святослава — «иду на вы». Все предрешено. Пять волн самолетов, восемь тысяч тонн бомб. Город будет обращен в прах и пепел. Бегите, забейтесь в щели. Сопротивление бесполезно.

— Анвар, ты о чем?

— У вас есть родные? Возвращайтесь к ним. Я еду в больницу к Георгию. Закрывайте штаб. Газета тоже пока не будет выходить.

Берзоев встал и направился к выходу.

Это была война испанцев с испанцами; это была испанская война. Ни немцы, ни итальянцы, ни русские не смогли ее изменить. Случалось, что с двух до четырех часов пополудни боевые действия с обеих сторон прекращались. Сиеста.

Гул стрельбы у Бильбао стих. Лагарто сидел на теплом камне, щурясь на тусклое весеннее солнце, и крутил соломинку на пальце. Лейтенант ходил перед ним взад-вперед, словно маятник. Старик был единственным, кому Хосе рассказал о донесении, поступившем в штаб.

Франциско, если и был обеспокоен, то не подавал виду. Его поза и выражение лица говорили: мальчик, я столько раз обманывал смерть, ускользну и теперь. Сольюсь вот с этим камнем, и что сделают мне бомбы и самолеты? А даже если и нет, если пришло мое время — что с того?..

Но вдруг морщины на лбу старика сложились в страдальческое выражение, и он спросил:

— Лейтенант, но мы ведь не зря вырыли эти ямы и учились стрелять по небесным тварям? Мы защитим город?

Хосе покачал головой. Он уже не чувствовал ни страха, ни отчаяния — в груди была только холодная пустота, в голове — математика.

— Смотри, Лагарто! — лейтенант раздвинул руки, отмеряя сектор горизонта, — вот это поражаемое пространство. А это — мертвый сектор. И это — мертвый сектор. С помощью ям и станков мы увеличили зону обстрела раз в шесть, но этого мало!

Франциско вздохнул и сбросил соломинку с пальца. Хосе продолжал, громко, надтреснутым голосом, но четко и внятно, как если бы вел урок в сельской школе.

— Слушай, Лагарто! Самолеты с их скоростью пройдут поражаемое пространство за две минуты. Теоретически скорострельность наших орудий — двадцать выстрелов в минуту. Практически мы сможем делать один залп в двенадцать секунд, то есть за две минуты мы успеем сделать десять залпов. Помножить на восемь орудий — каждая волна самолетов встретит в небе восемьдесят выпущенных нами снарядов. В прошлую войну на европейских фронтах, чтобы сбить один самолет, приспособленная к поражению воздушных целей артиллерия тратила в среднем две тысячи снарядов, сейчас зенитным батареям требуется для того же самого, по статистике, всего сто пятьдесят. Но это зенитные орудия, а у нас нет даже второго угломера, и наши пушки — не зенитки, обычные дивизионные орудия. У нас всего триста двадцать снарядов, мы можем встретить огнем батарей четыре волны — но это опять чисто теоретически, потому что, может, после первой и второй волны стрелять будет уже некому. Наш командный пункт и батареи значатся в числе первых целей авианалета. В рулетке у нас было бы больше шансов, поставь мы на красное или черное, чет или нечет.

— Что же, вот мы и узнаем, на чьей стороне тот бородатый держатель игорного дома на облаках!

— А, — Хосе рубанул воздух рукой. — Он всегда на стороне больших батальонов.

— И что же нам теперь делать, Пепе? Прятаться в подвалах?

— Я не знаю, Лагарто! Если смотреть правде в глаза, своими залпами мы только еще больше озлобим немецких летчиков. Может, стоит эвакуировать людей.