BIANCA

Бьянка не сразу поняла, что он мёртв. Ходила кругами, упрямо тормошила подняться, казалось даже, шептала что-то своё, человеческому уху недоступное, покуда, наконец, не почувствовала, как тепло утекает из тела её малыша, надвигается холод, окоченение. Она подтолкнула щенка в последний раз лапой. Подняла голову к небу и завыла. Выла она обречённо и надсадно, выплёскивая в низкое небо и метущихся в небе щеглов всю боль и безбрежное одиночество, которое вдруг нахлынуло на её сердце тяжёлой, беспощадной волной, сжало его и не отпускало, покуда невидимые собачьи слёзы катились из её глаз, покуда раздирающий душу вой оглашал и хозяйский дом, и ближнюю пустошь, и дальний лес, в котором даже самая крохотная пичужка, даже царственный сохатый вдруг замерли и содрогнулись от этого животного стона, от этого вечного звука скорби, что вырывается из груди матери, потерявшей единственного сына. И будто услышало этот стон небо. Загустело асфальтовыми тучами. Озарилось всполохом молнии. Пролилось вдруг крупным быстротечным дождём.

Так бывает всегда: от весеннего дождя земля исполняется вдруг забытой за зиму чистотой, дышит озоном, радостью, божественной силой – вновь и вновь утверждая вечную победу жизни над смертью.

Весь день и всю ночь Бьянка пролежала возле мёртвого сына. Утром запах тронутой тлением плоти привлёк стаи каллифорид, слетевшихся к скотобойне в заботах о продолжении рода. Они откладывали яйца в открытых глазах щенка, заползали в приоткрытую пасть и анальное отверстие, жужжали, ссорясь в борьбе за лучшее место, и снова взлетали, снова кружились над мёртвым тельцем.

Мать не умела, да и не чувствовала в себе сил прогнать назойливых насекомых. Лучи припекали, и запах тления, исходивший от её сына, делался слышнее. Вслед за мухами к мёртвой плоти спешили проворные муравьи и жуки-трупоеды с красивыми жёлтыми перемычками на жёстких крыльях. Прилетела и тяжело опустилась на рябину дальнозоркая ворона. А в близкой синеве, высматривая добычу, нарезал круги голодный ястреб.

Не раз, ещё со вчерашнего вечера, пробовали подступиться к лайке дядя Николай с Ольгой. Упрашивали, уговаривали, харчем со стола соблазняли и даже грозились кочергой. Бьянка только рычала в ответ. Предупреждала, что вцепится в любого, кто подойдёт к её щенку. Под утро, когда Бьянка на мгновение забылась в тревожном сне, к ней присосалась Булка. Мать и её гнала прочь, но теперь, почувствовав, что та оголодала без её молока, позволила подобраться к соскам. Булка долго, больно жамкала по-сухому, да выдавила всего-то несколько струек голубоватой пресной жижи. Стало быть, и молоку пришёл конец.

Так и лежали они малым семейством – живые и мёртвый возле усеянной мухами скотобойни: и новый день, и следующую ночь и ещё одно утро, потом, наконец, поднялись, подались к хозяйскому дому. Бьянка долго лакала чистую воду из миски, что поставила ей хозяйка, дождалась, пока напьётся щенок, и без обычного на то разрешения прошла в прохладные сени – показала хозяевам, что теперь они вольны распорядиться мёртвым.

Обеспокоенный нашествием падальщиков, дядя Николай наскоро выкопал сапёрной лопаткой ямку позади покосившегося в бурьянах штакетника. Он закопал там уже немало погибшей мелкой живности. Теперь снёс туда и Пегого. Засыпал землёй, усердно притоптал сапогами, тихонько насвистывая «Историю любви».

Дамка в тот вечер домой не вернулась. И на следующий день миска её возле бани осталась пуста. И через два дня. Нашёл её через неделю Костя Космонавт, промышлявший соком в ближней берёзовой роще, за пустошью. Старая сука лежала в яме с развороченным брюхом и торчащими из него обрывками фиолетовых кишок. Печени и сердца не было, вместо глаз зияли две чёрные дыры с запёкшейся кровью. Должно быть, волк задрал старую, решили люди.

16

Провожали Рябинина на чужбину всем «обчеством».