Безжалостный Орфей

Давос опять задумался. Память — единственное, что не пригодилось парикмахеру.

— Конечно! Она же была записана на начало месяца, — сказал он.

— Но не пришла. Не затруднит проверить записи? Скажем с первого числа?

Илья Ильич послушно вынул из нагрудного кармана записную книжечку размером с коробок, перелистнул и щелкнул пальцем по странице:

— Вы правы! Именно на первое записана. И ведь не пришла. Обычно после таких фокусов отказываю, но тут… Рекомендации Антонины Павловны…

— Что скажете о прическах барышень?

— Каких? — Память куафера совсем подвела. — Ах, ваших… Да не прически вовсе. Так, пригладили волосы. Домашний уход.

— А правда, что ваш коллега Монфлери так не любит, буквально ненавидит женские прически? — вдруг спросил Родион.

Давос подмигнул:

— Такой уж Огюст, со странностями. Мы ему прощаем разные глупости, что болтает. Так пострадал.

— А что случилось?

— Я, признаться, слышал только отдаленные слухи, да и было это давно…

— Это так любопытно…

Илья Ильич страдал одним пороком: он любил сплетни. Весь день, находясь в женском обществе, наверчивая на хорошенькие головки цветочки с завитушками, он так проникся духом болтовни, что не мог без нее жить. Сплетни стали его натурой. Стоило лишь помочь сорваться им с языка.

— Говорят, в семье у них произошла история какая-то дурная, — с аппетитом начал Давос. — Говорят, разразилась страшная драма вокруг любви и верности. Якобы отец его зарезал любовника своей жены на глазах детей и потом сам застрелился. Но это дело давнее. Забытое совсем. Только старики и помнят.

— Кто о нем может рассказать?

— Поспрашивайте Семена Ивановича, общался с семейством.

— Жоса? Обязательно. Привет от вас передать?

Илья Ильич расцвел добродушием:

— И привет, и поклон. Повидаться не можем. Дела! Заботы! Клиентки! Забыл уже, когда с ним последний раз бутылочку вина распивали.

— Можете на меня положиться, — пообещал Родион. — Позвольте нескромный вопрос. У вас и Монфлери французские фамилии, но говорите без малейшего акцента. Как вам удалось выучить язык в совершенстве?

Куафер уставился в дальний угол:

— Все мы осколки великой армии Наполеона. Прадеды наши были подлинными французами, осели после плена и занялись стрижками. Деды уже обрусели. Отцы почти не помнили корней. А у нас осталась только фамилия. Кому дамы скорее бесценные локоны доверят: Иванову или Давосу? Вот именно. Лучше любой рекламы.

В том углу виднелся запыленный портрет Бонапарта. Он смотрел в будущее сурово и задумчиво, словно предчувствуя крах своей армии в снегах России и превращение бравых солдат в нежных куаферов. От этих мыслей чело его покрыли ранние морщины. Но подстрижен император был хорошо. Одним словом — французы.

* * *

Коля следил тщательно. И не заметил, когда это случилось. Вдруг, именно вдруг, на ровном месте, ему стало необычайно весело. Захотелось радоваться жизни, буянить и предаваться разгулу. Вокруг было так хорошо, так ослепительно красива была барышня рядом с ним. Так чего же ждать! Оставить мрачные мысли и наслаждаться юностью, которой так мало отпущено. И он — молодой и богатый, заслуживает всего. Целого мира. Нет, целого мира мало. Он сам возьмет все, что захочет, ни в чем запрета нет!

Николя ударял по коленке, ловя такт музыки, размахивал бокалом и даже подпевал. Когда же оркестр прошел последнюю ноту, жахнул хрусталь об пол, чем вызвал восторг дамы.

— О, какой ты дикарь! — восторженно закричала она. — Настоящий сибирский медведь! Мой медвежонок!

И Коля ощутил себя медведем: огромным и страшным зверем, царем лесов, перед которым никто не устоит. Он выпятил грудь и упер руки в боки.

— Проси чего хочешь! — потребовал он. — Чего душа желает!

Какая-то частичка его, не поддавшись обману, дергала и кричала, чтобы он одумался и пришел в себя. Нельзя забываться рядом с ядовитой змеей. Нельзя быть таким беспечным. Глупый, перепивший мальчишка, ты потерял голову! Остановись, опомнись! Ради чего ты здесь? Это же позор! Ты проиграл, даже не начав сражение! Что ты делаешь!

Но как часто бывает с каждым из нас, таких умных и умудренных жизненным опытом, Коля отмахнулся от надоедливой занозы и прошипел сквозь зубы:

— Пшла, пшла…

Искра вскочила и закружилась:

— Хочу веселья! Хочу безумства! Хочу задыхаться от счастья!

Счастью мешал столик. Николя одним махом опрокинул дурацкую мебель. Грохот ведра с шампанским и прочими фруктами заглушил оркестр. Вокруг стали показывать пальцем, но ему дела нет до жалких людишек. Он красовался перед ней, волшебной и обольстительной.

Подбежали официанты. Вмиг столик был на месте. С новым ведерком и бутылкой.

Искра потребовала шампанского. Коля широкой струей, обливая и ее, кое-как попал в бокал, но бутыль не выпустил.

— За любовь! — крикнул он и запрокинул горлышко. Шипящая пена ударила в лицо, обожгла глаза, намочила пиджак и рубашку. Разлетающиеся брызги он ловил ртом. Вот так пьют настоящие миллионеры.

Весь мокрый, Коля швырнул пустую бутылку и пьяно осклабился:

— Вот как можем! Все нипочем!

— Ты дикарь! Ты мой великолепный дикарь!