Безымянная слава

— Вершина мастерства! — прошептал он молитвенно, когда Степан увенчал свой труд заголовком «Шхуны просится в море». — Особенно гениален заголовок. Да, определенно они просятся в море, на них нельзя смотреть без слез. — Застеснявшись, он добавил: — Я сбегаю в окружном. Там есть одна машинистка, и она… Словом, женщины любят помогать талантам. Пускай редакция думает, что это мой самостоятельный шедевр. — Он поспешно добавил: — Но гонорар, конечно, ваш.

— Не заикайтесь о гонораре. Только и слышишь: гонорар, баллы, гонорар, баллы.

— Если так, то мы превратим все баллы в пирожные.

В третьем часу дня Степан снова явился в редакцию. Что бы там ни говорил Одуванчик, но он открыл дверь, почти уверенный, что делает это в последний раз.

— У вас есть что-нибудь? — ворчливо осведомился Пальмин, готовивший к отправке в набор еще сырые телеграфные бланки с международной информацией.

— Несколько заметок и боевичка по городскому хозяйству.

— Ага, наш новичок начинает оперяться! — ласково кивнул Степану Нурин, работавший за большим письменным столом у среднего окна.

— Да, начинает оперяться, несмотря на твою вчерашнюю помощь, — отпустил Одуванчик с таким расчетом, чтобы при желании Нурин мог сделать вид, что ничего не слышал.

Нурин так и поступил.

— Довольно разговоров, садитесь писать, Киреев! — распорядился Пальмин.

Дверь редакторского кабинета приоткрылась, и послышался голос Наумова, уже знакомый Степану грудной голос:

— Пальмин, почему о Ллойде написал Нурин, а не Киреев?.. Киреев уже пришел?.. Зайдите ко мне, товарищ.

«Готовься, пачкун!» — подумал о себе Степан; взглянул на Одуванчика и увидел, что тот встревожен; медная ручка на двери редакторского кабинета показалась ледяной.

— Садитесь, — сказал Наумов, просматривавший гранки — длинные полоски бумаги с оттиском колонок набора. — Так почему же о Ллойде написал Нурин, а не вы? Разве вы не заходили вчера в окрисполком?

— Нет, я был в окрисполкоме, у Шмырева.

— Тем более странно. — Наумов отложил гранки, открыв свое лицо, бледное и удлиненное русой бородкой, снял пенсне и безулыбчиво, требовательно посмотрел на Степана. — Прозевали?

— Прозевал… если хотите, — согласился Степан, глотнув воздуху.

— Если я хочу! — раздраженно повторил его слова Наумов. — Я хочу только, чтобы вы знали, что происходит в учреждениях, которые вам поручены. Как вы могли пропивать такой материал? Ведь не иголка же… Шмырев вам ничего не сказал об итальянцах?

— Он при мне говорил о них с Пеклевиным, а я… не обратил внимания. Не умею собирать репортаж — вот и все. Сам виноват… — признался Степан, опустив голову. — Что ж, выгоняйте…

— Успеем, — твердо произнес Наумов. — Успеем, если вы… такая размазня, что сразу пугаетесь и сдаете позиции… Почему Шмырев не сказал вам о посещении Прошина итальянцами? Как он вас встретил?

— Чего я буду жаловаться… — пробормотал Степан.

— Ты с кем говоришь, комсомолец?

Степан поднял голову, удивленный. Они с Наумовым по-прежнему были с глазу на глаз. Это Наумов крикнул: «Ты с кем говоришь, комсомолец?» Но как не похож был Наумов, густо покрасневший, с прищуренными горящими глазами, на спокойного, холодно-спокойного человека, каким он представился Степану с первой же минуты их знакомства!

— Говоришь с редактором партийной газеты, твоей газеты, и не хочешь сказать, что творится в твоей редакции, не хочешь сказать, почему молодого работника редакции оставили без информации? — Наумов говорил теперь очень тихо, но от этого было ничуть не легче. — Чистоплюй! Рыцарское благородство показываешь! А мне нужно знать, как относятся к нашим работникам, к газете, понимаешь? Кто мешает работникам делать дело, кто мешает газете? Рыцарь! — Наумов так сильно стукнул по полу толстой кизиловой палкой, которую держал между коленями, что Степан вздрогнул. — Немедленно говори все!

Не проронив ни слова, он выслушал короткий трудный рассказ о первых шагах нового репортера, встал, медленно прошелся по кабинету, постукивая палкой.

— В понедельник с утра отправляйтесь к Шмыреву! — отрывисто приказал он Степану, снова перейдя на «вы». — Да, отправляйтесь к Шмыреву и держите себя не как проситель, а как человек, выполняющий свой долг. Только так, понимаете? — Он занял место за столом, готовясь продолжать работу, и уже спокойно проговорил: — Впрочем, если у вас действительно слабый характер, если вы чувствуете, что не можете противостоять гнусным советам Сальских и наглости Шмыревых, я поставлю вас на зарисовки и беседы. Судя по «Подводной артели», вы умеете писать… Так как же?..

Неожиданно Степан получил возможность избавиться от репортажа, не оставляя редакции. Все пережитое вчера и сегодня всплыло в памяти, сердце взмолилось: «Откажись!» Стоило сказать одно слово, только одно слово, и долой Шмыревых, Нуриных, Сальских… Но он ни за что не смог бы сказать это слово человеку, глядевшему на него внимательно и испытующе взвешивающим взглядом.

— Я хотел бы еще попробовать себя на репортаже…