Безумие толпы

– И вот, – продолжил Жильбер, – однажды утром сотая, по подсчетам исследователей, обезьяна взяла плод батата и вымыла его. И сто оказалось критическим числом. Что-то произошло. К наступлению темноты все обезьяны на острове мыли клубнеплоды.

– По-вашему, мы должны быть уверены, что это не эвфемизм? – иронически поинтересовалась Рут. – Ведь они, в конце концов, обезьяны.

– И почему это случилось? – спросил Арман, игнорируя ее вопрос, но не в силах скрыть улыбку. – Может, это была альфа-обезьяна? Вожак?

– Нет, это была обычная, ничем не примечательная обезьяна, – ответил Жильбер. – Интересно, правда? Почему ее поведение сыграло такую роль? Какое значение имел «выбор» именно этой обезьяны, сотой по счету? Но еще любопытнее то, что исследователи нашли на других островах обезьян, которые делали то же самое. Ни одна из них не мыла клубнеплоды прежде, а теперь мыли все.

– Да ладно вам, – не поверила Рут. – Это невозможно. Вы хотите сказать, что у обезьян есть экстрасенсорное восприятие? Что они таким образом взаимодействуют между собой? Но с помощью чего? Мозговых волн?

Роза фыркнула.

– Я этого не говорю, – возразил Жильбер. – Я транслирую то, что написали антропологи. Они пребывали в недоумении, как и все остальные. С тех пор подобные явления называют эффектом ста обезьян. Сотая обезьяна или нет, но суть в том, что, когда достигается переломная точка, когда определенное число обезьян…

– …или людей, – сказал Стивен.

– …начинают вести себя одинаково.

– …или верить в одно и то же, – прибавил Стивен.

– Именно, – кивнул Винсент. – Так вот, тогда и происходит взрывное распространение идеи.

– Она начинает жить собственной жизнью, – сказал Арман, покосившись на Эбигейл.

Он подумал, что, возможно, лекция в спортзале и хаотичная стрельба были «сотой обезьяной». А еще ему пришло в голову, что в этом и состояла цель стрельбы.

Он был погружен в эти мысли, когда Оноре, все еще щеголявший бутафорскими кроличьими ушами, подошел к нему, таща за собой санки.

– Дед… – начал он, но больше ничего сказать не успел.

Бах! Бах! Бах! Грохот заполнил комнату.

Арман прижал к себе Оноре и, быстро развернувшись спиной к источнику этих звуков, согнулся над мальчиком, закрывая его своим телом.

Жан Ги в другом конце комнаты обхватил Анни и Идолу, а Хания упала на колени, скрючилась и прикрыла голову руками. Постаралась сделаться как можно меньше.

Через пару секунд пальба прекратилась, и Арман, переместив Оноре себе за спину, развернулся и своим проницательным взглядом окинул гостиную. Мышцы его напряглись, и он был готов действовать, хотя разум подсказывал, что…

– Это хлопушки, Арман. – Стивен сочувственно смотрел на крестника. Протянув костлявую руку, он коснулся груди Армана. – Все в порядке.

Потрясенный Оноре уставился на деда. Кроличьи уши съехали набок. Нижняя губа дрожала.

– Нет-нет. – Арман опустился на колени, чтобы заглянуть в глаза мальчика. – Нет-нет. Все в порядке. Просто я…

Просто – что?

«Просто я подумал, что началась стрельба». Но Гамаш не произнес этого вслух.

Днем ранее, во время лекции, он сразу же понял, что взрываются хлопушки, но тогда он был настороже и готовился к неожиданным происшествиям. А сейчас его застигли врасплох.

Он распахнул руки, и Оноре прижался к нему.

В другом конце гостиной Гамаш заметил Жана Ги – вид у зятя был потрясенный. Потом перевел взгляд на Ханию Дауд – Розлин и Клара кинулись к ней, чтобы помочь подняться, а она отталкивала их руки.

Больше никто не прореагировал на шум. Только они. Все остальные сразу поняли, что это хлопушки. А они слышали пистолетные выстрелы.

Прижимая к себе внука, Арман думал, насколько глубоки их раны на самом деле. Насколько велик ущерб.

Затянутся ли эти раны когда-нибудь?

Глава девятнадцатая

– Desole[65].

Феликс позвонил, когда Жан Ги и Арман вышли.

– Этот маленький засранец ничуть не сожалеет, – сказал Жан Ги.

Теперь уже было ясно, что хлопушки бросил в костер одиннадцатилетний помощник месье Беливо.

– Только не говори мне, что ты в его возрасте ничего подобного не делал, Жан Ги. Хлопушки? Костер? Ты бы всю чертову коробку бросил в огонь.

Жан Ги ухмыльнулся. Так оно и было. Шутихи. Петарды. Такие свистящие ракеты. Все это превратилось бы в блистательную демонстрацию его бессилия.

К ним присоединился месье Беливо, его сапоги проскрипели по утрамбованному снежку.

– Desole. Я разберусь с этим. Мои хлопушки. Моя вина.

Месье Беливо посмотрел сквозь языки пламени на Феликса, который понемногу подходил все ближе к открытой коробке с пиротехникой.

– Eh, garcon. Non[66]. – Голос его звучал твердо, но, когда он повернулся к Арману и Жану Ги, на его лице было добродушное выражение. – Дети…

Будучи бездетным холостяком, бакалейщик по отношению к детям всегда был добр и терпелив. Он словно вместо того, чтобы дать жизнь одному, присвоил себе их всех.

Месье Беливо отправился поговорить с Феликсом, а Арман и Жан Ги грелись у костра, протягивая к нему руки без перчаток. Стояла ясная, морозная ночь, хотя ветер усиливался.