Безумие толпы

– Oui. Теперь я понимаю. Я совершил несколько ошибок. Некоторые из них оценочные. – Он выдержал ее взгляд. – А некоторые логические. Я рассматривал убийство Дебби Шнайдер как пазл, вроде тех, что складывает Жан-Поль. Как головоломку. Я видел, как он делает то, что и все мы делаем с головоломкой. Мы разделяем отдельные фрагменты по цвету, по форме. Потом складываем. Но тут у нас были перемешаны части трех различных пазлов. И общий пазл не имел решения, пока я не изменил аналогий. Превратил рациональный пазл в нить эмоций. Один конец этой нити держит Дебби Шнайдер, другой – Юэн Камерон. Эта нить проходит через все, что произошло между этими двумя, и зовется Эбби Мария.

Эбигейл вжалась в спинку кресла и уставилась на него:

– Колетт вам все рассказала?

– Non. Она оправдала доверие вашего отца. Колетт говорила одно: он одинаково любил обеих своих дочерей. Любил больше жизни. Я не мог осмыслить это, не мог разобраться в сути этого заявления, даже когда мы прочли адресованное вам письмо.

Эбигейл посмотрела на Колетт:

– Вы показали им письмо?

– Нет. Они обыскали дом и нашли его.

– Оно будто бы противоречило всему, что говорили о вашем отце, – сказал Гамаш. – Казалось жестоким, даже мстительным. Удивительно, что часть вины он словно возлагал на вас. Вы были, писал он, отчасти причиной того, что случилось с Марией и его собственного самоубийства. Он сделал это, чтобы освободить вас. – Гамаш покачал головой. – Мне никак не удавалось связать все ниточки воедино. Любящий отец, который убивает одного ребенка, а другого на всю жизнь оставляет с чувством вины? Как это можно называть любовью? Как эта любовь, настоящая любовь, может стать причиной убийства?

– Я знаю как, – произнесла Хания.

Гамаш посмотрел на нее, кивнул:

– Да, знаете. Вы выжили благодаря любви. Все, что вы совершили, было тоже во имя любви. И теперь, как мне кажется, я тоже это понимаю.

«Вот час настал, и тьма накрыла свет», – тихим голосом проговорил Жильбер.

– «Тьма еще не наступила», – сказал Гамаш. – «Но она приближается».

Хания издала короткий смешок:

– Коп, который цитирует Боба Дилана[129]. Вы опасный человек.

– Колетт была права, – продолжил Гамаш. – То, что сделал Пол Робинсон, он сделал из любви. Но я говорю не об убийстве. Инспектор Бовуар понял это раньше других. Он знал, что Пол Робинсон никогда не смог бы убить свою дочь. Он даже умер, защищая свою семью. Эбби Марию.

Колетт Роберж кивнула:

– Эбби Марию.

– Не понимаю, вы говорите «Эбби Мария» или «Аве Мария»? – спросила Хания.

– Так нас называла наша мать, – пояснила Робинсон. – Эбигейл и Мария. Эбби Мария. Это прозвище, ласковое именование.

Колетт пробормотала что-то, а когда все посмотрели на нее, заговорила громче.

– И не только это. Это были узы. Они связывали вас.

– Да. Это значило, что наши судьбы, наши жизни переплелись. Я думала, эту связь можно разорвать, но ошибалась.

У Эбигейл был изможденный вид. Опустошенный. Животное, заболевшее чумой. Она таки подцепила заразу, что шла за ней по пятам не одно десятилетие.

– Так и что насчет Марии? – спросила Хания. – Что с ней случилось?

– Мария – это младшая сестра профессора Робинсон. Ее уже нет, – сказала Колетт. – Она родилась калекой. После рождения Марии у мадам Робинсон началась послеродовая депрессия. Ее муж, отец Эбигейл, был ученым, он знал, что Юэн Камерон – лучший психиатр в стране, что он проводит некое исследование, имеющее огромное значение. И профессор Робинсон отправил к нему свою жену.

– Только Полу Робинсону было неизвестно, – добавил Бовуар, – что Камерон ставит эксперименты на своих пациентах по заданию ЦРУ и канадского правительства.

– Какого рода были эксперименты?

– Манипуляции сознанием. Промывка мозгов. Он использовал ЛСД. Лишение сна. Электрошок.

Рот Хании открылся, шрамы углубились, словно рвы открылись на ее лице.

– Он пытал своих пациентов? И это разрешалось? Здесь? В Канаде?

– Пытал, а потом присылал им счета, – сказала Лакост. – Подписанные Винсентом Жильбером. Одним из стажеров Камерона в то время.

Хания посмотрела на Жильбера:

– Вы знали об этом?

Тот сидел, уставившись в пол.

– Мадам Робинсон, мать Эбигейл, покончила с собой, – сказала Колетт.

– Мадам Робинсон называла своих дочерей Эбби Мария, – произнес Гамаш. – Словно они были одним человеком. Это было задумано как знак любви. И возможно, как нечто большее. Если я не ошибаюсь, она была ревностным католиком.

– Да, – кивнула Эбигейл.

– И совершила самоубийство? – нахмурилась Хания. – Разве это не смертный грех?

– Да, смертный грех, – согласился Гамаш, видя, что Эбигейл не хочет отвечать. – Подтверждение того, насколько ее сломало лечение. Какие муки она перенесла. Это лечение лишило ее разума, веры. Довело до отчаяния.

– Это сделали вы. – Эбигейл снова метнула на Винсента взгляд, полный ненависти.

Жильбер ловким движением нагнулся и поднял с пола кочергу.

Это на секунду отвлекло остальных, чем и воспользовалась Эбигейл: она схватила ружье, лежавшее на столе, и прицелилась в Жильбера.

Глава сорок шестая

Бовуар мгновенно вытащил из кармана руку с пистолетом.

– Non, – приказал Гамаш.