Безответственные

– Добрый день, уважаемые участники, – обратилась она ко всем присутствующим. – Хочу напомнить, что по ходатайству господина Якея, душеприказчика покойного гнома Тартиса, заседание пройдет без посторонних.

– Но, – заговорил сержант Коготь, – госпожа секретарь, что, в таком случае…

– Однако судья Арабелл рассмотрел ходатайство господина Ульгера, владельца издания «Городские хроники», где зарабатывает на жизнь обвиняемый господин Бастрик. В качестве исключения, господин Ульгер присутствует на заседании в статусе консультанта. Иные зрители допущены не будут.

– Протестую! – заорал вампир, а мышцы на его лице принялись выписывать нечто, больше походившее на судороги, чем на эмоции. – Это нарушение гражданских прав! Посягательство на свободу слова!

Девушка вскинула руку:

– Вы не можете протестовать, господин Шах. Решение было принято достопочтенным судьей Арабеллом на прошлом заседании, и апелляций с Вашей стороны в течение трех дней – установленный законом срок – не последовало.

Бастрик покосился на вампира, как на прокаженного. Вампир между тем продолжал выписывать лицом непонятно что – то улыбался, то скалил клыки.

– В статусе консультанта, – повторил вполголоса Якей. – Интересно.

– Далее, – продолжила девушка, – мне сообщили, что вдова покойного крайне плохо себя чувствует и присутствовать сегодня не сможет.

– Да, все верно, – Якей пружиной вскочил с места и кивнул. – Все эти… события изрядно подкосили ее здоровье.

– Очень печально. Но, в таком случае, мы закрываем двери и через десять минут начинаем заседание, – и она удалилась.

– Не переживай, – Шах перестал кривляться и спокойно кивнул Бастрику. – Ты ни в чем не виноват и сегодня же выйдешь отсюда, даю слово.

«Какая ирония, вампир дает слово, – подумал Якей. – Верх безответственности».

Вся эта канитель началась именно со слова. Точнее, с потока слов, которые писака Бастрик составил вместе в оскорбительную, омерзительную и насквозь лживую статейку, порочащую честь и достоинство господина Тартиса. И, казалось бы, надо плюнуть на эту желтую газетенку, но Тартис не сумел, не смог выдержать клеветы. Движением пера из него сделали посмешище. Оттого он и умер.

И в момент нестерпимой боли и горя, что обрушились на семью Тартиса вслед за этой поганой газетной вырезкой, случилось то, что было неподвластно простому разумению: газетчика призвали к ответу.

В одно мгновение мир вывернулся наизнанку. Оказалось, что нельзя писать все, что взбредет в голову. Нельзя собирать по городским барам и закоулкам слухи и сплетни и выдавать их за истину. Нельзя шнырять по всем восьми королевствам в поисках глупости, которую потом можно выдать за сенсацию. Нельзя следить за кем-то из его же собственного супа. Нельзя строчить любую чушь и ересь, только бы набрать круг преданных читателей.

«Сто лет назад никто не мог себе позволить такого, – размышлял Якей. – Черт, да даже помыслить о подобном выходило за рамки здравого смысла.»

В те времена газеты были роскошью и только начинали становиться суровой необходимостью. Они сообщали людям новости. В городе, не говоря о банальной грамотности, достаточно обладать лишней звонкой монетой, чтобы позволить себе купить новостную газету. В деревнях же с монетами туговато, поэтому газеты завозили по штуку-две, их вывешивали на доски объявлений неподалеку от ратуш. Подходи, народ, читай.

Владеть даром журналиста считалось престижно. Их ценили в обществе, им давали волю на поездки, из которых получались хорошие статьи.

Но время шло, мир менялся.