Безногий ас

Все повторялось заново. Морфий приносил временное облегчение, а потом боль снова принималась глодать остатки его ноги. Приходили мать и другие посетители, однако измученный страданиями Бадер не мог толком разговаривать и не хотел, чтобы они задерживались.

Боль не унималась. Пациент снова начал быстро терять вес, лицо опять посерело, его постоянно покрывали крупные капли пота, глаза ввалились. Врачи забеспокоились и увеличили дозы морфия до максимально возможных. Он начал терять сознание. У него начался бред.

День и ночь слились воедино, Бадера постоянно мучили кошмары. Брейс уже знала, когда они начинаются, так как Бадер принимался беспокойно ерзать, затем принимался махать руками перед лицом, словно отгоняя кого-то, и кричал: «Заберите меня отсюда! Я больше не могу! Не могу!» Это повторялось снова и снова, и не было никакого спасения от боли. Джойс предположил, что произошло ущемление нерва при наложении швов. Но в этом случае следовало ждать, пока швы заживут и давление ослабнет.

Прошла почти неделя, прежде чем боль начала отступать. А потом Джойс осмотрел культю и сказал:

«У тебя здесь гематома, старина».

Бадер был слишком слаб и измучен, чтобы беспокоиться о какой-то гематоме.

«Держись, сейчас мы ее уберем», — бросил Джойс.

Прежде чем Бадер сообразил, что он намерен делать, Джойс воткнул какой-то острый инструмент прямо в рану. Бадер взревел и с такой силой дернул кровать, что погнул металлическую раму. Однако скопившаяся внутри кровь начала вытекать, и в то же мгновение боль стала ослабевать. Только через 10 дней рана очистилась и зажила. К этому времени швы рассосались, и физическая битва завершилась. Теперь начиналась психологическая.

Бадер принял для себя как факт — у него нет ног. Это вызов. И все будущие планы следует строить, исходя из данного. Он стремился подняться как можно быстрее и выйти в большой мир. Почта приносила ему множество предложений от фирм, занимающихся изготовлением протезов. Пока Бадер читал их не слишком внимательно. Однако он надеялся, что, получив протезы, сможет жить относительно нормальной жизнью. Разве что про регби придется все-таки забыть. Однако он сможет играть в крикет, может быть, в сквош, наверняка будет гулять и танцевать, разумеется, будет водить автомобиль и летать тоже. А почему бы и нет? Бадер не видел к этому препятствий. Глаза целы, руки тоже, координация сохранилась, а это самое главное. Он сможет остаться в Королевских ВВС. В конце концов, были же пилоты, которые, потеряв ногу на войне, продолжали летать. Торнхилл рассказала о знакомом, который без ноги играл в теннис. Одна нога. Две ноги. Нет ног! Какая ерунда. Он силен и ловок, и потому на железных ногах будет двигаться не хуже, чем раньше.

Лежа в кровати, Бадер уже начал строить планы, как будет учиться водить машину. Его правая нога, вероятно, не позволит ему быстро переносить протез с акселератора на тормоз. Но левая нога сможет. Все нормально — он просто переставит педали. Сцепление будет выжимать правой, а основную работу будет выполнять левая. Кресло можно чуть отодвинуть назад на полозьях, чтобы ему было легче вставать.

Но оставался вопрос о месте в авиации. Перспектива сидеть на земле, когда товарищи летают, приводила в ужас. Ему говорили об одноногих летчиках, но никто не знал примера, чтобы в воздух поднялся человек, потерявший обе ноги. Мать сказала, чтобы он не беспокоился, так как она подписала обязательство заботиться о нем до конца жизни. У Дугласа внутри сразу поднялась волна протеста при мысли, что он будет полностью зависеть от нее. Ему начали сниться сны, в которых у него снова появились ноги. Он танцевал и летал, играл в гольф и делал все, что заблагорассудится. Каждый раз пробуждение становилось страшным ударом.

Дороти Брейс заметила, что Бадер начал замыкаться в себе. Долгими часами он лежал на кровати, смотрел в потолок и молчал. Это беспокоило ее, она гадала, что же происходит. Первый намек она получила в тот день, когда Бадер узнал, что Джонсон, его приятель по эскадрилье, разбился и погиб.

Она сказала Дугласу:

«Вам чертовски повезло, что вы избежали этого».

Он повернулся к ней и с горечью ответил:

«Нет, это емуповезло. Он мертв. Мне лучше покончить с собой, чем чувствовать себя таким, как сейчас».

И все-таки временами доброе отношение смягчало горечь потери. Настроение Бадера качалось, подобно маятнику, между надеждой и отчаянием. Однажды он сказал Брейс:

«Вы знаете, они не вернут меня в авиацию. И они не дадут мне пенсию, потому что скажут, что все произошло по моей вине».

«Откуда вам все это известно? — резонно спросила она. — В любом случае, вы сможете найти свое место в офисе».

«В офисе! — Он скорчил презрительную гримасу. — Торчать там каждый день, сидеть за столом! Мне незачем жить, если меня выгонят из ВВС!»

Потеря возможности летать ранила его больнее, чем потеря ног. ВВС стали для Бадера своего рода символом. Вернуться туда — значило доказать, что ты нормальный человек. Потерять их — значило расписаться, что ты беспомощный калека.