Безнадега

— Так чего ты хочешь? — прохрипел Джонни. — Вознаграждения? Хорошо. Запиши свой адрес, я пришлю тебе двадцать баксов или книжку с автографом. Или фотографию Элберта Белля с его росписью. Ты вроде бы собираешь фотографии знаменитых бейсболистов. Я могу это сделать. Все, что скажешь. Все, что пожелает твоя разыгравшаяся фантазия.

Дэвид бросил быстрый взгляд на волка.

— Очень уж точный бросок для человека, который с четырех дюймов не может попасть по шплинту соединительной муфты.

— Заткнись, умник. Неси сюда бумажник, раз уж пришел. Или брось его мне, если не хочешь подходить. А то можешь оставить его себе.

— В нем есть фотография. Вы и еще два парня стоите перед каким-то заведением. Называется оно «Вьетконговский наблюдательный пост». Я думаю, это бар.

— Да, бар, — согласился Джонни и шевельнул пальцами, все еще сжимавшими рукоятку молотка, не обращая внимания на боль в поцарапанных костяшках. — Высокий парень на фотографии — Дэвид Холберстам. Очень известный писатель. Историк. Бейсбольный болельщик.

— Меня больше заинтересовал мужчина, стоящий посередине, обычного роста, — ответил Дэвид, и тут же глубинная, самая глубинная часть души Джонни поняла, к чему клонит мальчик, что он сейчас скажет, и протестующе застонала. — Мужчина в серой футболке и бейсбольной кепке с эмблемой «Янки». Этот мужчина показывал мне Китайскую шахту с моего «вьетконговского наблюдательного поста». А ведь на фотографии посередине стоите вы.

— Бред какой-то, — фыркнул Джонни. — Безумный бред, который ты несешь с того самого…

Держа бумажник в руке, Дэвид пропел:

— «Мне плохо… мне совсем плохо… спросите нашего семейного доктора, что со мной…»

Джонни словно получил пулю в грудь. Молоток выпал из его разом ослабевшей руки.

— Прекрати, — прошептал он.

— «Ты можешь сказать мне… что мучит меня…. И отвечал он: да-да-да…»

— Прекрати! — заорал Джонни, и тут же радио ответило взрывом статических помех. Он почувствовал, как внутри что-то зашевелилось. Что-то чудовищное. Заскользило. Словно лавина с гор. Почему пришел этот мальчик? Разумеется, потому что его послали. Это не вина Дэвида. И вопрос в том, почему ужасный хозяин Дэвида не оставит их обоих в покое?

— «Рэскелз», — пояснил Дэвид. — Только тогда они еще назывались «Янг рэскелз». Солист — Феликс Кавальер. Отличный певец. Он пел эту песню, когда вы умерли, Джонни, не так ли?

Феликс Кавальер все пел: «Мне плохо… мне совсем плохо», — а перед мысленным взором Джонни проносились различные образы: солдаты вьетнамской армии ростом не больше американских шестиклассников, раздвигающие ягодицы мертвых в поисках спрятанных сокровищ, — отвратительные стервятники отвратительной войны, кан тахи в кан таках, возвращение к Терри с триппером в паху и обезьянкой на плече; отвешенная ей оплеуха, после того как она пустила какую-то шпильку насчет войны (его войны, сказала она, словно именно он выдумал эту гребаную бойню), такая сильная оплеуха, что кровь потекла у нее и из носа, и из губы (семейная жизнь затянулась еще на год с небольшим, но окончилась она именно тогда, в терминале «Юнайтед эйрлайнз» аэропорта Ла-Гуардиа); Энтрегьян, пинающий его, когда он корчился от боли на асфальте шоссе 50, пинающий не литературного льва, или лауреата Национальной книжной премии, или единственного писателя-мужчину Америки, чьи произведения что-то да значат, а толстобрюхого старикана в сверхдорогой мотоциклетной куртке, такого же смертного, как и все остальные; Энтрегьян, заявляющий, что предполагаемое название еще не написанной книги Джонни бесит его, вызывает у него ярость.

— Я туда не вернусь, — упрямо покачал головой Джонни. — Ни ради тебя, ни ради Стива или твоего отца, ни ради Мэри или всего мира. Не вернусь. — Он поднял молоток и ударил им по прицепу, как бы подтверждая свои слова. — Ты слышишь меня, Дэвид? Ты напрасно теряешь время. Я не вернусь! Не вернусь! Не вернусь! Не вернусь!

— Сначала я не понял, как вы могли там оказаться, — продолжал Дэвид, словно не слыша Джонни. — Это же Страна мертвых, вы сами так назвали ее, Джонни. А вы-то живой. Так я, во всяком случае, думал. Даже после того, как увидел шрам. — Он указал на запястье Джонни. — Вы умерли… Когда? В шестьдесят шестом? Шестьдесят восьмом? Полагаю, это не важно. Когда человек перестает изменяться, перестает чувствовать, он умирает. Потом вы пытались покончить с собой, словно играли в догонялки. Ведь так? — Мальчик сочувственно ему улыбнулся. — Джонни, стараниями Бога восстают из мертвых.

— Господи, не надо мне этого говорить, — прошептал Джонни. — Я не хочу восставать из мертвых. — Но в голосе его звучало сомнение. И доносился он издалека, словно принадлежал не ему, а кому-то еще.

— Поздно. Это уже произошло.

— Катись отсюда, маленький герой, я уезжаю в Остин. Ты меня слышишь? В гребаный Остин!