Безгрешность

Мошка рассталась с глазом с таким же облегчением, с каким глаз избавился от мошки. Снаружи, под холодным моросящим дождиком, он стал размышлять, не вернуться ли в Берлин к своей роли Видного Восточногерманского Диссидента, не дать ли Аннагрет время подумать. И если бы Том Аберант встретился с ним, как обещал, он, может быть, так бы и поступил. Имея пусть даже одного настоящего друга – друга, который знает его тайну и вызвался помочь похоронить ее навсегда, – он, может быть, не так нуждался бы в Аннагрет. Но Том не пришел тем вечером ужинать. Андреас ждал его не один час. На следующий день, вернувшись после нескольких интервью, он спросил в церкви всех и каждого, не справлялся ли о нем американец. Ощущения, что Том завязал с ним дружбу чисто из журналистских надобностей, у него не было ни малейшего. Но даже в этом случае Тому не было резона исчезать до того, как он провел бы его в архив Штази. Объяснение, предполагал он, в том, что американец решил отправиться домой, к жене: он, Андреас, выходит, нравится Тому еще меньше, чем женщина, от которой его, по его собственным словам, смертельно тошнит. Боль, которую, будучи отвергнутым, испытал Андреас, показывала, как быстро и как глубоко он проникся к Тому симпатией. Быть отвергнутым еще и Аннагрет – об этом просто не могло быть и речи.

От лейпцигской чайной он пошел на вокзал, там выудил из урн несколько газет и стал читать, испытывая прилив сил при виде собственного имени. Кто может устоять против соблазна поверить тому, что о нем пишут в прессе? Вечером вернулся в чайную и ждал снаружи, пока не стемнело и Аннагрет с подругой не вышли опустить жалюзи.

– Уходите, – сказала ему подруга. – Она не хочет вас видеть.

– Вы же говорили: ничего личного.

– Теперь уже есть личное.

– Мне надо возвращаться в Берлин. Там очень много всего происходит, и я должен участвовать. Меня, кстати, зовут Андреас.

– Я знаю, кто вы. Мы видели вас по телевизору.

– Аннагрет, – сказал он, – мне надо уезжать. Пройдись со мной чуть-чуть хотя бы.

– Она не хочет, – сказала подруга.

– Совсем чуть-чуть, – настаивал он. – Кое-какие частные дела обсудить, семейные. Потом когда-нибудь мы можем и втроем посидеть.

– Хорошо, – вдруг сказала Аннагрет, отходя от подруги.

– Аннагрет…

– Он не такой, как другие. И он правду говорит: есть одно семейное дело.

Андреас отметил – не в первый раз, – что она в определенной мере владеет искусством лжи. Когда они вдвоем пошли под зонтами, она извинилась за подругу.

– Биргит, чуть что, встает на защиту.

– Послать мужчину подальше она умеет, спору нет.

– Я и сама умею. Но постоянное внимание утомляет. Хорошо иметь поддержку со стороны.

– Оно в прямом смысле постоянное?

– До отвращения. В Лейпциге хуже, чем в Берлине. Вчера какой-то тип подъехал на велике и с ходу предложил пожениться.

Хотя Андреас с удовольствием расквасил бы ему нос, он невольно почувствовал гордость, лишний раз получив доказательство красоты Аннагрет.

– Тяжело, – сказал он. – Тяжело быть тобой.

– Мы с ним даже не знакомы.

Некоторое время шли молча.

– То, что мы сделали, – промолвила она. – Я сделала это ради тебя.

Услышав это, он испытал сожаление – и в то же время нечто противоположное.

– Я была сама не своя, – сказала она. – Я с ума по тебе сходила. И сделала то, что разрушило мою жизнь, и теперь ни о чем больше не могу думать, когда тебя вижу. Только о том, что ради тебя сделала.

– Но я тоже ради тебя сделал то, что сделал. И хоть сейчас готов повторить. Я на все готов, чтобы тебя защитить.

– Гм.

– Поехали со мной в Берлин. Лейпциг – чертова дыра.

– Ты никак меня в покое не хочешь оставить.

– Другого пути нет. Мы предназначены друг для друга.

Она остановилась. На тротуаре больше никого не было видно, и он уже не знал, где они находятся.

– Знаешь, что самое ужасное? – спросила она. – Мне нравится, что ты убийца.

– Все же я не только это.

– Но именно поэтому я поеду с тобой, если поеду. Разве это не ужасно?

Это и правда было довольно-таки ужасно, потому что только сейчас, когда она назвала его убийцей, им овладело вожделение к ней. Он подавил желание ее обнять.

– Мы должны постараться это искупить, – сказала она. – Делать добрые дела.

– Да.

– Множество добрых дел. Оба.

– Этого-то я и хочу. Быть хорошим и добрым – с тобой.

– О господи. – У нее вырвался всхлип. – Прошу тебя, поезжай без меня. Прошу тебя, Ан…

Она была готова произнести его имя. Он вдруг понял, что никогда его не слышал из ее уст.

– Можешь назвать меня по имени? – спросил он, повинуясь инстинкту.

Она покачала головой.

– Просто посмотри на меня и назови по имени. И тогда я уеду в Берлин. Буду ждать там столько, сколько понадобится.

Она побежала от него. Внезапно, со всех ног, повернув зонтик боком. Он потерял несколько секунд, решая, бежать за ней или нет, и она была такая юная и проворная, его девочка-дзюдоистка, что он ни за что бы ее не догнал, если бы не красный свет на перекрестке, который заставил ее резко повернуть. От дождя там, похоже, намерзло. Она поскользнулась, и у него екнуло сердце при виде ее падения.