Без выбора

Подавляющее число зэков моего времени не сомневалось в том, что когда-то режим рухнет, дружба народов сменится резней народов, ибо все границы искусственны, что нищета обрушится более прочего на Россию, "сосущую кровь из покоренных и завоеванных народов и теперь лишенную института донорства". Что только Америка своим экономическим могуществом и великим военным потенциалом, вмешавшись, сможет навести порядок на той самой "одной шестой"... Напоминаю еще раз: политзэки моего времени - это либо националисты, либо демократы американского одушевления. По большинству принципиальных вопросов судьбы России меж ними разногласий не было.

Однако ж таким вот образом все это представляя и воображая, никто не говорил о сроках. Никто не видел предзнаменований... Говорили о скором будущем, но, по крайней мере, сроки свои жуткие готовились и готовы были отсидеть полностью, если прежде помереть не придется.

Это только Станислав Юрьевич Куняев еще в восемьдесят втором уже слышал треск "несущих конструкций". "Прослушивая" добросовестнейшим образом всю "одну шестую", "слухачи" из ЦРУ ничего подобного не слышали, как явствует из опубликованных документов, и кропотливо строчили рецепты для долгосрочной, затяжной игры...

Ну, кто еще?..

Игорь Вячеславович Огурцов в 63-м "научно" обосновал неизбежность коммунистического краха. Сроки же были плавающие...

Андрей Амальрик чуть позже предсказал срок, но без малейших обоснований, и работа его была скорее этаким вызовом режиму, чем приговором.

Диссиденты, отсидевшие и несидевшие, уезжали "за бугры" с уверенностью, что навсегда...

И лишь Солженицыны твердили упрямо: "Вернемся"! А.И. Солженицын, безусловно, не сомневался в неизбежности краха, когда говорил, что после падения коммунистов стране следует еще какое-то время пребывать в авторитарном режиме, дабы предотвратить структурный развал. Но нигде ни слова о сроках.

"Мы верили, что вернемся!"

Они верили. Но вера - то особая форма знания, не детерминированная ни отдельными фактами, ни их совокупностью.

Так откуда же, черт возьми, вылупилось это самое - о трех скоромрущих царях и четвертом "меченом"?!

Когда же в камере зашел о том разговор, то выяснилось, что не только мне известна эта "байка", а Саню-смертника никто не знал. Присвоил? Но был же кто-то первый, кто придумал... И придумал ли...

Если не ошибаюсь, тот же Гегель говорил, что государства, как и люди, часто умирание принимают всего лишь за очередную болезнь. Но в отличие от людей, умерев, государство сохраняет элемент сознания. Однако ж это остаточное сознание способно только изумляться случившемуся!..

Уходящие

Да что же это такое! Они умирают и умирают! С кем же я скоро останусь? Умирают люди - знаки моего времени. Кто-то из них был интересен, кто-то нет... Но все - как изгородь моего жизненного пространства. И вот падают один за другим, а сквозняк со всех сторон ощутимее с каждым днем. Так скоро умрет вся моя Россия.

За себя спокоен, потому что принципиально не думаю о том, потому что одним днем живу. Но душа источается с каждым уходом кого-то, кто сопровождал по жизни своей известностью. Кто-то обязательно должен уверенно пережить меня, чтобы не терялся смысл вечности, иллюзия вечности, чтобы сопротивляться, хотя бы пятиться, но не соскальзывать в никуда.

Из тех, кто уже ушел, с кем-то и знаком не был и знакомства не жаждал, но оттого еще страшнее их исчезновение из жизни...

А кого знал (любил или не очень- это другой вопрос), кого знал и привык видеть или видеться при случае или по необходимости, кто вписан был в мое собственное жизненное пространство как момент самого пространственного смысла - и вдруг его не становится, и за спиной вакуум, потому что, оказывается, чем-то и как-то он, исчезнувший, подпирал мой собственный, уже не держащий прямоты, позвоночник...

Невозможно представить, что в Москве больше нет Кожинова и Хохлушкина. Что их больше нигде нет... С Кожиновым близкими друзьями вроде бы и не были... Не знаю почему, но он должен был меня пережить- я ТАК это чувствовал... И до сих пор не могу свыкнуться, что уже не позвонишь...

Кожинов был великий работник. А Игорь Хохлушкин был герой. Не герой борьбы или деятельности, а просто человек-герой. Безызвестный. Человек-герой - редкость. С таким человеком общавшиеся (или, тем более, дружившие с ним) утрату ощущают как физическую боль...

А впервые ТАК было с Юрием Галансковым почти тридцать лет тому... В воображаемой линейности жизненного пространства я всегда уверенно видел его спину: то есть он еще идет, а я уже нет. К счастью, я не видел его смерти и позволяю себя обманывать, что он где-то в недосягаемой параллельности отслеживает происходящее в мире, а все происходящее со мной- в особенности, потому что в том его право и обязанность.

Бездумно самовоспитанный на "Трех мушкетерах", я всегда был чрезвычайно требователен в мужской дружбе, по крайней мере, к женщинам я и десятой доли той требовательности не предъявлял... И опять же Гумилев...

Я жду, исполненный укоров:

Но не веселую жену

Для задушевных разговоров

О том, что было в старину.