Без ума от графа

— Я возвращаюсь домой, Розамунда. Я здесь не ко двору и не к месту.

— Постой, но ведь мы... — Она осеклась, пораженная столь неожиданным его решением, столь эксцентричной выходкой. — Но ведь все шло так хорошо. Ты шутил, смеялся, разговаривал с приятелями. Мисс Портер даже пыталась флиртовать с тобой.

Он упрямо покачал головой.

— Гриффин, но ведь этот бал был специально устроен для Жаклин, — напомнила Розамунда.

— Да, но ты сделала все для нее. Ты предоставила ей чудесную возможность показаться в высшем свете. Уверен, теперь ее окружат самые лучшие кавалеры, среди которых она может выбирать того, кто ей больше понравится. И все это... благодаря тебе.

«Боже, да не нужны ей никакие кавалеры», — подумала Розамунда.

Но ничего не сказала. Она также не сообщила о том, как Мэддокс ловко пригласил Жаклин на вальс, на тот самый вальс, который они с Гриффином должны были танцевать вместе.

Она мечтала о том, как они будут вместе танцевать, как она будет кружиться в его объятиях. Она даже специально выбрала вальс «Вальс ангелов». Она с наслаждением предвкушала наступление этих минут. Если даже Гриффин никогда не испытывал удовольствия от танцев, вместе с ней он должен почувствовать, как прекрасно танцевать.

Розамунда никак не думала, что ее нажим, ее подталкивания заставят его убежать с бала. Если бы она знала, никогда не стала бы приставать к нему с подобными просьбами.

А теперь он уезжает, оставляет ее. Колени у нее ослабели и едва не подкосились. Внезапно ей стало тоскливо и плохо, точно также плохо ей было, когда отец, отослав ее и брата к родственникам, разошелся с матерью.

Розамунда со слезами в голосе спросила:

— Но ведь твое решение вызвано не моей просьбой танцевать вальс?

— При чем здесь вальс? Вальс есть вальс, обычное дело, особенно для тебя, — устало проговорил Гриффин.

— Нет, этот вальс не был для меня обычным. — Голос Розамунды дрогнул. — Он был очень важен для меня. Мне хотелось кружиться в твоих объятиях, забыться в романтическом порыве. Пусть все видят, как мы любим друг друга.

— Нет, — еле слышно промолвил Гриффин, — мы не подходим друг другу. Ты хочешь, чтобы я стал другим.

Он встал, не обращая внимания на протестующий возглас Розамунды.

— Ты леди Уэструдер и принадлежишь к сливкам высшего общества. Ты бриллиант чистейшей воды. Ты порождение этого мира. Ты его ярчайшая звезда. В твою честь называются фасоны дамских шляпок, причесок, и Бог еще знает что будут называть.

— Но разве я виновата?

— Нет, тебе это дается легко, без всяких усилий. Вот ты стояла и глядела на бал. Для тебя в этом нет ничего сложного или трудного. На балу ты как рыба в воде.

Розамунда видела, как мало Гриффин разбирается в сложной механике бала, но главное она поняла. На балу он чужой, она же была здесь своей.

— Ты так считаешь? — с мягким упреком сказала Розамунда.

— Да. А разве ты сама не видишь? — Он тяжело вздохнул. — Как сейчас вижу себя, семнадцатилетнего неуклюжего увальня, на балу посреди утонченных джентльменов и изящно одетых дам, на балу, устроенном старым графом. Многие из них перешептывались, посмеивались, а некоторые даже тыкали пальцем в мою сторону, указывая на грубого и неуклюжего здоровенного парня.

Сдавленный, жалкий смех вырвался из его груди.

— Тот бал был устроен в мою честь, точно так же как этот — для Жаклин. Представь только, бал в честь общего посмешища, Гриффина Девера.

Боль и обида в его голосе больно царапнули Розамунду по сердцу. Ни разу в жизни ее не унижали на людях, даже мать не додумалась до того, чтобы выставлять дочь на посмешище. Душевные раны, причиненные злыми, презрительными насмешками, очень болезненны и способны причинять страдания многие годы, особенно нанесенные близкими людьми. Едкие замечания запоминаются надолго, но постепенно, кусочек за кусочком, забываются, изглаживаются из памяти... впрочем, далеко не всегда.

С Гриффином происходило все именно таким образом. Но у него не было, как у Розамунды, ни старшего брата, ни такого чуткого умного опекуна-наставника, как лорд Монфор. У Гриффина все было с точностью наоборот. Только кончина старого графа предоставила ему свободу, положив конец бесконечным унижениям и издевательствами. Но, как полагала Розамунда, свобода наступила с опозданием.

— Я люблю тебя, Гриффин, таким, как ты есть. И мне совсем не надо, чтобы ты превращался в другого человека. Может быть, тебя насмешит мое признание, тем не менее я все расскажу. Так вот, когда ты подстригся и надел новый наряд, у тебя стал вид настоящего джентльмена, но мне он почему-то не понравился.

Глаза Гриффина вспыхнули, в них светился явный интерес, смешанный с любопытством.

— Конечно, ты стал выглядеть намного приятнее. Красивее. А что подумают другие леди, когда увидят твое новое обличье, тем более те, которые ни разу не видели тебя раньше? Я ревновала тебя. Сегодня, когда ты беседовал с мисс Портер, мне захотелось подойти и пребольно уколоть ее шпилькой из моей прически. Пусть больше не флиртует с тобой.

Это было сказано полушутливо-полусерьезно, и Гриффин улыбнулся.