Без пути-следа

И поэтому вчера, выслушав ее рассуждение о том, что тетке Анфисе может что-нибудь срочно понадобиться среди ночи, Митя почувствовал мерзкий, с гнильцой, холодок: вспомнил тот медицинский Люськин взгляд. Несуществующая тетка Анфиса вдруг самовольно сделалась живее, чем он ее задумал, и с ходу напакостила. Что ж, сам же ее и сотворил такой стервой. Привычка выкручиваться хоть и со скрипом, но сработала и вчера. Митя виновато покачал головой.

— Ты права, Люсек. Извини, я совсем не подумал. Хотелось побыть с тобой. — Он следовал главному правилу врущего: как можно скорее переходить к правде. — Но, наверное, не судьба.

Остаться здесь, в Люсиной каморке, было нельзя. В баре дежурили охранники, каждому из которых при приеме на работу Арсен специально пояснял, что внизу, в подвальном помещении, ночует девушка Люся, приставать к ней запрещено под страхом увольнения (срабатывало не со всеми), но взамен Арсен требовал от нее «никогда никого не водить». «Если я говорю людям, что тебя нельзя, — пояснил он, — то и не надо им показывать, что тебя можно».

— Ты права, Люсек, — повторял Митя виновато. — Я сегодня показал себя как пошлый эгоист.

Она улыбнулась:

— Да ладно. Давненько не лазила в окна. Если что, освежим навыки.

Когда она говорит так, растягивая губы в улыбке, Митя сбивается, теряет нить лжи, и если бы в такой момент она спросила у него о чем-то, что снова потребовало бы вранья, он, скорее всего, не смог бы сочинить ни слова.

— Все-таки никто из вас не был прав, — сказал Стас и выдернул Митю из его раздумий.

— Че гришь? — выдернутый из раздумий Митя по ошибке отозвался на языке, который следовало использовать совсем в другой среде, в дежурке «Югинвеста», с пистолетом «ИЖ-73» на боку.

Стас крякнул от удовольствия:

— «Че гришь»! Какая прелесть!

Митя вздохнул.

— Прости, музыкой навеяло. Так о чем ты?

— Я грил сейчас о том споре с Генрихом? Оба вы не правы.

Стас посмотрел в сторону бара, мол, не принести ли водки с тоником. Но махнул рукой. В нем угадывалась легкая грусть. Люся однажды сказала: «Видишь, Стас всегда грустнеет, когда Генрих играет. Наверное, — сказала она шепотом, — завидует». Он всегда хотел играть на фортепьяно, но его отец настоял, чтобы Стасик выучился на саксофоне. Стасу никогда не нравился саксофон, хоть играл он на нем превосходно. Митю так поразила тогда эта деталь, что он долго не мог слушать игру Стаса, всегда снайперски точную, полную филигранного драйва там, где надо. Даже его атлетиче-ская фигура и хвостик, растущий ниже лысины, начали вызывать в Мите жесткое отторжение. Ничего не изменилось в человеке. Ничего плохого Митя о нем не узнал. И все-таки он больше не мог относиться к нему, как прежде. Мите казалось, что так хорошо играть на инструменте, не любя его, — лицемерие.

— Ты ведь говоришь, что нам нужна традиция?

Сегодня Митя не был настроен на серьезные темы.

— Да не говорил я, что нам нужна традиция. Я просто говорил, что жить в мире, основанном на традиции, приятней и правильней. Мне кажется, что традиция? ну, как краеугольный камень.

— Вот так?

— А мир, в построении которого обошлись без краеугольного камня, — временное жилье. И не больше.

— Хорошо загнул.

Стас махнул своей тяжелой рукой и все-таки пошел за водкой с тоником. Обычно перед работой пили Витя-Вареник и Люся. Ни Стас, ни Генрих не употребляли. Но Люся опаздывала, и все шло не так, как обычно. Вернувшись, он поставил стаканы беззвучно, чтобы стуком не помешать музыке.

— Он в одном прав: где она, традиция наша? — Стас махнул всей пятерней в сторону Генриховой спины, красиво замершей у пианино. — Ты же не станешь рядиться в косоворотку? Это выглядело смешно уже при Льве Николаевиче. А привело к вещам, совсем не смешным. Ну да ладно. Знаешь, я тебе вот что расскажу. Мой отец был человек, помешанный на Западе. Все, как в их мемуарах: джаз на рентгеновских снимках, джинсы «Ливайс» морячкам заказывали и ждали потом по полгода, пока те вернутся из плаванья. Понимаешь, о чем я?

— Ну? в общем.

— А я в этом вырос. Все учились играть «Сурка», а я — «It's Аll Right, Mama». Одним пальцем. — Он показал, как играл одним пальцем. — Да?

Когда водка уполовинилась, Митя выглядел несколько растерянным. Он не любил оставаться немой мишенью для чужих аргументов. Но он был рассеян. На реплики Стаса реагировал лишь вдогонку и скоро вообще перестал отвечать. Найдя в Мите спокойного слушателя, Стас рассказывал обстоятельно: