Без пути-следа

— Ну? вы меня понимаете? Только что же вы смотрите на меня как на пятно сомнительного происхождения? У меня, кстати, высшее образование. А у вас еще нет. Я говорю на правильном русском языке, а вы вон «не имеет» слитно написали.

Он рассмешил их. Они похихикали, переглядываясь и заодно поглядывая на бетонную женщину. Но та, отвернувшись к окну, безразлично обмахивалась папкой. Такой ерундой ее не пронять.

Само собой, Митя тут же пожалел о своей говорливости: «Накинулся на ребенка!» Правда, «ребенок» не поленился отомстить: делая вид, что занята неотложным делом, барышня дотянула до перерыва, заставив его прождать во дворе, поскольку из вестибюля на время перерыва выгоняли, а после перерыва собралась и ушла куда-то со стопкой папок. Но во всем этом уже не было того болезненного смысла, который совсем недавно вгонял его в депрессию.

Митя спокойно ждал, удобно расположившись в кресле под китайской розой. Если бы все это состоялось раньше, тогда, когда он еще надеялся успеть? тогда бы он нервничал, возможно, даже поскандалил бы, бессмысленно и беспощадно, — и долговязый пристав, по совместительству охранник, выставил бы его вон. Теперь же он поглядывал меж листьев розы, чьи это каблучки стучат возле двери канцелярии: «Не она», — и ему даже нравилось сидеть здесь, гонять лодыря. Теперь он никуда не спешил.?Ваня вспомнил про его день рождения только недавно.

— Алло, папа? Я должен? знаешь, я должен сказать что-то? Ты? я должен сказать? извини, что день рожденья, — видимо, от волнения Ваня запутался в русских словах и решил перейти к сути. — У меня в компьютере сбой был. Понимаешь, в компьютере установка стояла, программа мне напоминала про все день рожденья? дни рожденья, — поправился он, — и? в программе сбой был, она отключилась почему-то.

— Понятно.

— Не обижайся, ладно? Ты приезжаешь?

— Нет, сынок, не приезжаю.

— Почему? Из-за дня рожденья?

— Нет. Я не успеваю паспорт сделать. Я тебе напишу.

— А я тебе подарок купил. Я сам заработал.

— Как ваши берлинские планы?

— У Кристофа там работа будет. На полгода, может, больше.

«Да, — подумал Митя. — После такой его работы в Ростове-на-Дону у меня не стало семьи».

От разговора с Ваней он почувствовал себя так, будто ему только что сбили сильный жар. Он впервые позволил себе обидеться — на то, что о его днях рожденья, оказывается, сыну напоминал компьютер, волшебная железяка, которую сам он так и не приручил. Обида оказалась вполне человеческим чувством, скорее даже приятным, и уж совершенно точно — облегчающим. Произнеся вслух: «Я не приеду», Митя вдруг осознал это сам: он не едет. Вернее, не летит. Не будет стоять посреди огромного, гудящего вавилонским хаосом аэропорта и, задыхаясь, искать в потоках чужих голов родное лицо, не пожмет непривычно крупную, совершенно мужскую Ванину руку. Этот их неблагозвучный город Осло так и останется недоступным зазеркальем, откуда приходят долгожданные письма, откуда по паутине проводов долетает до его съемных квартир Ванин голос.

И все закончилось. Дальше было то, что договаривают вдогонку главному, необязательное и сумбурное. После слов «не приезжаю» все стало проще, и ничто больше не распаляло в Мите ни малейшего волнения. И паспорт — а соответственно, и гражданство, — которые он теперь мог получить согласно решению суда, превратились в какую-то само собой разумеющуюся рутину. Хлопотную, но необходимую.

Могло бы закончиться как-нибудь иначе, и не скучать бы Мите под китайской розой, дожидаясь нужной барышни из канцелярии, выдающей на руки гражданам решения суда. Но в день, когда они так неудачно наведались в гости к Олегу, как только их с Толиком выпустили из ментовки, они отправились пить. Митя чувствовал себя виноватым, поэтому предложил выставить бутылку «в лечебных целях».

— Идем, подлечим нервы?

И Толик, проникновенно вздохнув, сказал:

— Мне, кэ цэ, нужен глубокий общий наркоз.

Они вернулись на Крепостной, отогнали Толикову «восьмерку» на ближайшую стоянку и отправились искать заведение. Им попалась как раз та тошниловка, в которой Митя когда-то повстречал Гайавату с волосатыми ушами и получил от незнакомого юноши в челюсть. Трезвому глазу она показалась еще грязней и отвратней, но ни Митя, ни Толик не собирались терять время на поиски. Нужно было поскорее забыть неприятные часы в ментовке, и они сошли по коротенькой лестнице в подвальчик, будто в рот пьющего вторую неделю хроника, — таким устойчивым был здесь запах перегара.

Молчала перемотанная изолентой магнитола. Гайавата сидел одиноко за столиком и смотрел в пустой стакан. Он был в тех же пиджаке и майке с надписью «The True American», аккуратно побритый и подстриженный везде, кроме ушей. Заметив Митю, Гайавата радостно взмахнул рукой.

— Твой корешок? — удивился Толик.

— Здешний вождь, — шикнул на него Митя, направляясь к столику Гайаваты.

Вождь вместо знакомства сказал:

— Момент, — и замахал в сторону бара, привлекая внимание официантки.

Добившись ее взгляда, величественно показал ей указательный палец, добавил:

— И бутерброды. С сыром.