Бо́льшая часть открыток из сигарного футляра принадлежала перу юноши по имени Бендт-Кристиан, который приветствовал друга из Бангладеш, с Гавайев, из Таиланда и Берлина. Текст открыток неизменно начинался словами «Дорогой Давидович» и содержал пару умильных комментариев, но в целом был довольно нейтральным. Когда же они добрались до корреспонденции от Альберты, ее открытки напомнили те, что она посылала родителям. Немногочисленные и достаточно сухие описания прошедшего дня, плюс уверения в том, что она очень скучает по брату.
– Не так уж много зацепок.
Не успел Ассад сказать это, как Карл вытащил из ящика открытку с изображением круглой церкви в Эстерларсе. Над крестом, венчающим шпиль, было подрисовано красное сердечко.
Карл перевернул открытку и пробежал глазами текст.
– Погоди, Ассад, не делай поспешных выводов. Послушай, что здесь написано:
– О, черт возьми, Карл! А какая дата стоит?
Мёрк покрутил открытку в руках, но не смог найти дату.
– Штемпель на марке, там что-нибудь видно?
Оба, прищурившись, принялись разглядывать марку под разными углами. Предположительно там было число 11, все остальное невозможно было прочитать.
– Тогда давай спросим у пары, управлявшей школой, в какой день они были на этой экскурсии.
– Карл, я думаю, наверняка кто-то из учеников фотографировал во время экскурсии.
Мёрк отнесся к этой мысли скептически. По сравнению с сегодняшней цифровой реальностью, когда все без исключения документируется и любой мало-мальски уважающий себя человек всегда держит наготове смартфон, чтобы фиксировать всевозможные тривиальности и клепать селфи, 1997 год представлял собой настоящий каменный век.
– Ну да, будем надеяться… Как и на то, что хотя бы на один снимок попал парень, о котором говорится в открытке.
Они порылись в коробках еще с полчаса, однако больше ничего полезного не обнаружили. Ни имени, ни позже отправленной открытки, которая могла бы открыть следующую главу в этом трагическом сериале. Абсолютно ничего.
– И что в итоге? – поинтересовался хозяин, провожая их к выходу.
– Вы имеете полное право гордиться своим сыном, вот что нам удалось выяснить, – ответил Карл.
Мужчина молча кивнул. Он и так это знал. И это было его проклятием.
Они опоздали в мастерскую Стефана фон Кристоффа не меньше чем на час, однако этот человек явно не относился к типу людей, которые обращают внимание на такие мелочи, как часы или предварительные договоренности.
– Добро пожаловать во мрак. – С этими словами он опустил гигантский рычаг, включающий свет в машинном цеху, где прежде, когда мир еще не совсем погрузился в хаос, стояли не менее пятидесяти рабочих и вращали железные шестеренки.
– Впечатляет, – признался Карл. И не солгал.
– И наименование хорошее, – добавил Ассад, указывая на кованую вывеску, висевшую под мерцающими люминесцентными лампами. Она гласила: «Стефан фон Кристофф – Университопия».
– Да, раз уж Ларс фон Триер примеряет на себя павлиньи перья, почему бы и мне не поступить так же? Меня зовут Стеффен Кристофферсен, а «фон» – это просто блеф.
– Вообще-то я имел в виду название мастерской.
– А, это… Ну, в моей вселенной все названия заканчиваются на «топия». Как я понял, вы желаете увидеть «Судьбутопию»?
Он провел их в противоположную часть цеха, где задняя стена и пол освещались лучами двух прожекторов, по интенсивности сравнимыми с естественным дневным освещением.
– Она стоит вот тут, – Стефан сорвал ткань с инсталляции высотой не более человеческого роста.
Карл сглотнул. Перед ними предстала, по всей видимости, самая отвратительная скульптура из тех, что он видел на своем веку. На непосвященных она едва ли производила особое впечатление, но им, получившим кое-какое представление о личности Альберты и ее судьбе, творение показалось чрезвычайно прямолинейным. Если ее родители когда-нибудь прознают об этом уродстве, судебным искам не будет конца.
– Прикольно, правда? – сказал идиот.
– Как вы добились всех этих эффектов и откуда получили сведения о том, какие элементы понадобятся для инсталляции?