Метрах в пятидесяти у контейнера под контролем Шара два мужика. Одного помню: из ломовских.
— Как это было? Рассказывайте.
— Они дорогу гладили, Черный Тех, а тут машина, типа фургон, в натуре. Лбы со стволами выскочили, в снег всех завалили, Тиху реально отоварили за кипешь. Один, мля, в нас целил, конкретно, мы за ящик снычились.
— Слышь, Боров, мы, в натуре, не при делах, не косячили.
— Не ссы, дальше базарь.
— А хули дальше…
— Полутеха когда заталкивали, он базарил что-то. Типа: «Прощай, братан».
— Не, не так, Сало. Он реально крикнул: «Прощай, братишка!»
Братишка. Дорогой мой братишка… Я повернулся и пошел к воротам. К черту этот проклятый мир, к черту такую жизнь, когда у меня забирают самого близкого человека, все к черту. Сознание отстраненно фиксировало крики Борова, попытку меня задержать. Дохляки мелькнули и исчезли, отправленные приемом на обочину, согнулся и отстал Шар. Я шел и ждал выстрела, который оборвет эту разрывающую сердце боль.
Могучие руки обхватили, оторвали от земли. Боров оттаскивал назад, не давая вырваться и покончить со всем. От ангаров бежали несколько человек, а старшина кричал в ухо:
— Охренел, мудила стертый?! Что ты изменишь, дебил?! Им в радость любого пришить! Тех, дурак, не сходи с ума!
Силы оставили. Я поник, сломался. В груди пылала боль, сжигая волю к сопротивлению и желание жить. Навалилось безразличие ко всему, разум заполнила чернота отчаяния.
Места и люди мелькали перед глазами: в чем-то убеждающий Кэп, держащий руку Хот, наша кухня, соболезнующе гладящий по голове Плотник, понимающе и сочувственно глядящий в глаза Кент. День окончился, пришел вечер. Я снова отказался от еды и лег в свою постель, накрывшись с головой. Сон не шел, перед глазами стоял мой братишка в своем чистеньком коричневом комбинезоне, синей теплой куртке и вязаной шапочке с бомбошкой. Он очень любил эту шапочку. Стоял и улыбался своей доброй преданной улыбкой. Господи, за что?! Почему он?! Не убивший за свою короткую жизнь ни одного человека, стертый изуверами, безжалостно выброшенный на свалку паренек. Что теперь будет с ним?!
Я лежал и молил про себя Всемогущего, чтобы он не допустил мучений Солдата, проявил свою доброту, послал братишке легкую смерть и спас его душу. Молил, пока не уснул.
— Сержант!
На зеленой лужайке под ясным солнечным небом стоит мой братишка. Рванулся к нему, но нас все так же разделяют два шага.
— Не спеши, Сержант. Тебе не надо торопиться туда, откуда ты пришел.
— Солдат, я…
— Я знаю. Теперь я все вспомнил и узнал, добрый мой пришелец.
— Ты знаешь, что я из другого мира?
— Да. Я был другом того, ушедшего, и стал младшим братишкой для тебя. Я бесконечно тебе благодарен за добро, дружбу и за душу.
— Братишка, ты…
— Господь в милосердии своем исполнил твое желание. Они ошиблись с дозировкой. Я совсем не мучился, просто заснул и не проснулся. Мне дан этот миг для прощания с самым дорогим человеком, с тобой, братишка Сержант. Ты лечил меня своей жизненной силой, я оставляю тебе дар.
Он улыбнулся своей доброй счастливой улыбкой, протянул руки. Жемчужная дымка сошла с ладоней, коснулась… Образ Солдата посветлел, стал таять, расплываться…
— Солдат!
— Меня звали Всеволод, друг. Прощай, иди по своему пути, тебя ждет предначертанное…
Золотая искра в яркой переливающейся оболочке блеснула и исчезла.
— Солдат! Солдат!
— Тех! Тех, что с тобой? Тебе плохо?
Свет фонаря слепит глаза. Плотник, Черп, парни…
— Ты кричал. Тех. Звал братишку.
— Не терзайся зря, уже ничего не изменить.
— Да, Плотник. Уже ничего не изменить. Он умер.
— Ты не можешь этого знать, Тех.
— Я знаю, Черп. Я знаю точно.
— Тех! Тех, в натуре, братва уже собралась, ща начнется. Боров базарил, чтобы ты бежал, он место, в натуре, забил.
— Хорошо, Слон, уже иду.
Черт, я и там не жаловал телевизор, но здесь… За каким фигом его вообще починил? Репертуар просто убивает: тупые ток-шоу, клипы, бесконечные сериалы, бодрые до идиотизма новости, юмористические передачи для клинических идиотов и реклама, реклама…