Без права на ошибку

Не отрывая взгляда от центра зала – да он, пожалуй, и не смог бы сейчас этого сделать – Данил попробовал пошевелить руками. Он помнил, что руки его лежат на дробовике – но вот именно помнил! Со странным чувством какого-то легкого безразличия он вдруг осознал, что и их он уже не чувствует! Ощущал лишь кисть правой, лежащей на пистолетке, но и все, словно она существовала отдельно от тела и была связана с мозгом какими-то невидимыми синапсами. Попробовал поднять левую – не смог. Правую… рука шевельнулась, согнувшись в локте – и только. Попытался опустить голову, чтобы взглянуть на них – шея не слушалась. Она была твердой, словно вдоль позвоночника приварили металлический лом.

Нужно было что-то делать. Существо, продолжало висеть, не проявляя агрессии, однако именно это и пугало больше всего! Если бы оно вдруг атаковало, это было бы вполне закономерно! Но создание лишь парило в воздухе, мерцая и переливаясь. Правда, еще и монотонно раскачиваться начало: равномерно, поступательно, из стороны в сторону… словно метроном. Завораживающе…

«Юка! Нужно звать Юку», – мелькнула мысль. Да, он не хотел подвергать ее опасности, но по-другому сейчас не справиться. Продолжая неотрывно смотреть вперед и чувствуя, что глаза уже не просто печет, а буквально сжигает, Данил набрал полную грудь воздуха – хоть дышать-то он еще мог и то слава богу – и крикнул:

– Юка! Призрак в большом зале! Сюда…

Вернее – попытался крикнуть. Не смог. Из горла вырвался лишь тихое невнятное шипение. Он снова вдохнул, чувствуя, как онемение начинает опускаться с шеи вниз и перехватывать дыхание, и, понимая, что это, может быть, его последний шанс, закричал, что было силы. Заревел, вкладывая в этот рев всю силу легких, как дикое животное, безо всякого смысла, пытаясь хотя бы так послать ей сигнал.

Что-то шевельнулось слева… Уловив движение самым краем глаза, Добрынин, прилагая страшное, просто какое-то запредельное усилие, повернул одеревеневшей шеей – и понял, что стоит напротив зеркала. Огромного зеркала во всю стену. И там, в этом зеркале, на том самом месте, где должен был стоять он сам… отразилось чудовище. У чудовища на пол-лица торчали огромные выпученные глаза, полные животного ужаса, распяленная яма рта с болтающимся, словно тряпочка, языком, оскаленные зубы, а шея тянулась множеством мелких, подрагивающих, словно до отказа натянутые веревки, жил. И этот жуткий монстр, отвалив челюсть вниз, ревел. Ревел истошно и страшно.

А вот призрака в зеркале не было.

Данил попытался оторвать взгляд – не смог. Попытался закрыть глаза – бесполезно. Ему оставалось только пялиться в зеркало. Монстр дергался, мелко дрожал, словно его било током, но сам Добрынин никаких толчков и конвульсий не чувствовал. Чувствовал только, что воздух, ушедший в вопль, закончился, но вдохнуть снова он не может. Он начинал задыхаться.

Больше он не ощущал ничего. Ни рук, ни ног, ни тела. Только правую кисть на пистолетке, горящие от недостатка кислорода легкие, глаза, буквально испепеляемые проклятой газовой горелкой, и напряженные до отказа мышцы брюшины. Чудовище в зеркале уже не орало – хрипело сведенными до предела легкими. Клочья пены на губах, пепельно-серое лицо… Не лицо – морда! Жуткая, оскаленная! Оно тряслось, сведенное судорогами, словно эпилептик, билось в конвульсиях… Оно задыхалось.

И тогда он сделал, пожалуй, единственное, что еще мог. Резко согнувшись, чувствуя как сокращаются и без того наряженные до отказа мышцы пресса, он бросил верхнюю часть тела вниз и что было сил ударил себя в лицо правой рукой, закованной в бронированную боевую рукавицу. Тьма вспыхнула, расцвеченная миллиардами ярко-красных искр, перед глазами поплыли разноцветные круги и он на несколько мгновений ослеп. Боль была такая, будто губы размозжило в лепешку, а нос вбило прямо внутрь черепа. Но зато он наконец-то смог вздохнуть! Вздохнуть до отказа, полной грудью…

– А-а-а! А-а-а! А-а-а-а-а-а!.. – он орал – и не мог остановиться.

Ещё удар, ещё и ещё… Он долбил, визжа как полоумный, плюща лицо – но теперь он мог дышать! Трудно, с хрипом, с какими-то противным хлюпаньем в грудной клетке, будто там что-то оборвалось или прохудилось – но мог.

После четвертого или пятого удара к нему снова вернулось тело. Сложившись на пол, как тряпичная кукла, словно в организме не осталось ни единой целой косточки, и с тошнотворным хрустом приложившись затылком о бетон, он на какое-то время потерял сознание. А когда очнулся – вокруг уже хлопотала Юка. Он еще сумел, чувствуя жуткую боль в мышцах шеи, повернуть голову и посмотреть в центр зала – а потом, медленно закрыв глаза, начал уплывать куда-то вниз, в разверзнувшуюся под ним тьму.

Там, в центре зала… В центре зала было пусто.