Без обратного адреса

Давид вынул перочинный нож и вырезал свое имя на ближайшем буке, стараясь изо всех сил. Потом вырезал «и» и принялся за имя Сильвии, но Эстебан остановил его:

– Прости, но второе имя писать не надо.

Давид растерянно переглянулся с Сильвией. Было неловко, словно их уличили в неприличии.

– Почему? – спросила Сильвия. – У вас здесь так не принято?

– Просто дерево молодое и на второго человека его уже не хватит.

– То есть?

– Ну, древесины не хватит. Даже через сорок лет не хватит, поверьте мне.

– А зачем нам древесина? – удивился Давид.

– На гроб, я имею в виду, – объяснил Эстебан то, что для него было само собой разумеющимся.

– На… гроб?

– Да. У нас, когда ребенок рождается, родители ищут хорошее дерево, подписывают его, оно растет вместе с человеком, а когда приходит срок, дерево срубают и делают из него для этого человека домовину.

– Господи, жуть какая, – прошептала Сильвия.

– Значит, каждое из этих деревьев – будущий гроб?

– Да. У нас в селе каждый растит собственное дерево на домовину. Бук – лучше всего. Красивый и легко обрабатывается.

Супруги переглянулись. От идиллического пейзажа повеяло могильным холодом, в каждом дереве почудился человек с его неизбежной судьбой. Буки выстроились, как тени жителей села, тоскливо ждущих смерти.

– Да ладно вам, чего пригорюнились. Все это не так уж страшно. От века человек связан с природой, с лесом, с деревом. Как в жизни мы от них зависим, так и в смерти.

– Почему же ты мне разрешил написать на буке свое имя, Эстебан?

– Имени на нем не было, значит, может стать твоим. Теперь у тебя есть свое дерево.

Давид смотрел на ствол, читал на нем свое имя и думал: «У меня теперь есть гроб».

– Я считал, вы знаете. Когда я вас тут увидел, решил: пришли посмотреть собственными глазами и убедиться.

– Нет, что вы, – возразила Сильвия, – мы ничего не знали. Удивительно.

– Простите, мне пора. Проводить вас до поселка? Со мной не заблудитесь.

– Да, хорошо бы, спасибо большое, – ответил Давид.

– Дело в том, что сегодня я устраиваю небольшое барбекю у нас дома – у жены день рождения. Не захотите присоединиться?

– Конечно, спасибо! – воскликнула Сильвия.

– Ну, посмотрим, – вмешался Давид. – Надо учесть, что у тебя в доме тяжелобольная. И потом, мы и так уже тебе надоели.

– Чем больше гостей, тем лучше, у нас будет половина поселка! И никто никому не надоел, что за разговоры?

– Кто больной? – спросила Сильвия, переводя взгляд с одного на другого.

Давид хмуро попытался уклончиво объяснять что-то, но в присутствии Эстебана ничего не смог сказать внятно.

– У моей жены амиотрофический склероз, она не встает с постели, – произнес Эстебан. – Но прекрасно чувствует людей вокруг себя, и я точно знаю, как ей будет приятно, если вы придете.

– Ну, если ты так считаешь. А почему вы решили праздновать день рождения, удобно ли это, если человек тяжело болен?

Сильвия старалась говорить мягко, участливо. Лицо Эстебана на секунду помрачнело, затем на нем снова появилась широкая улыбка.

– Если наступает очередной день рождения, значит, человек жив, правда? И если есть опасность, что он не доживет до следующего дня рождения, тем больше смысла хорошо отпраздновать тот, что уже наступил.

Давид с Сильвией остановились. Сердце похолодело. Оба не знали, что сказать.

– Если ты действительно считаешь, что мы придемся ко двору… нас ведь не знают… – наконец промолвила Сильвия, – мы с удовольствием поучаствуем в празднике.

– Ну и хорошо, это по-нашему. Надеюсь, вы как следует проголодаетесь, потому что еды всегда бывает очень много. Да вы уж поняли, наверное, как мы тут живем.

Все трое отправились в путь. Эстебан вел их по дороге на Бредагос. В одной руке он нес удобрение, в другой – лопату. Сильвия держала в руке цветок лантаны, подаренный Давидом.

Супруги поели в каком-то крохотном кафе в переулке. Зальчик, вытянутый в длину, вмещал четыре стола, стоявших вдоль стены, а вдоль другой ходил официант, разнося еду – без изысков, все местные традиционные блюда. Им рекомендовали местный паштет, состоявший, как выяснилось, из зобных желез и печени молодого ягненка, приготовленных на пару и крепко поперченных. Тушеная капуста с помидорами тоже была объеденьем. «Отпуск под знаком обжорства», – объявила Сильвия.

Давид, жуя, все думал об Эстебане и об их разговоре о гробах. Поначалу, как и Сильвия, он неприятно поразился мрачному обычаю местных жителей. Любопытство и внимание к деталям умирания и агонии, ритуалу погребения всегда казались ему нездоровыми. Мысль, что человек должен вырастить себе дерево на собственный гроб, вызывала почти отвращение. Конечно, лес для Бредагоса всегда являлся кормильцем, давая людям все необходимое – от грибов и топлива до строительного материала и древесины. Но иметь конкретное дерево, которое умрет вместе с тобой, последний раз одев тебя собою… вот это-то Давид и считал нездоровым вниманием к тому, от чего предпочел бы отвернуться.