«Без меня баталии не давать»

Остановились у какой-то деревушки в несколько дворов. Сани велено было выстроить в подобие каре, съехаться покучнее, чтобы ни один воз не остался в стороне и не подвергся ночью нападению разбойников. В лесу застучали топоры, вскоре тут и там загорелись костры, забурлило в котлах варево.

Пётр отправился осматривать лагерь, увидел на одном из возов скрюченную фигурку под башлыком, подошёл, взялся за башлык, чтобы заглянуть в лицо.

   — Никак, заболел?

   — Нет, ваше... господин бомбардир, — отвечал Василий Золотарёв, вскакивая.

   — А что такой кислый? По жене заскучал?

   — Я не женатый, господин бомбардир.

   — Счастливчик. Меня вот такого-то зелёного оженили, теперь разженить не могут. Верно пословица молвит: женился — как на льду обломился. Так что не горюй, Василий, радуйся, что не в цепях. Кто это тебе такой славный башлык сгоношил?

   — Маменька.

   — Вот видишь, у тебя маменька есть и отец же. Верно?

   — Да, он в Посольском приказе подьячим, Золотарёв его прозвище.

   — Ну вот видишь, какой ты счастливый, и маменька и отец живы. А у меня, брат, никого, круглый сирота, и то не унываю. Выучишься, воротимся, я тебе сам невесту сосватаю.

   — Так я уж выучился однако, господин бомбардир, — промямлил Василий.

   — Писать? Верно, горазд, — засмеялся Пётр. — Видел. Помню. Но мне, брат, моряки нужны.

В это время появился Курман с дымящимся котелком.

   — Вот, барин, я кашу сварила.

   — Никак, раб твой? — удивился Пётр.

   — Да, слуга, господин бомбардир, — смутился Василий. — Мать с отцом навелели, чтоб, значит, было кому прислуживать мне.

   — Грамотный парнишка?

   — Не. Какой там. Темень.

   — Ну вот тебе и занятие, — усмехнулся Пётр. — Чтоб не скучал, выучи его буквам. До Риги недели три будем ехать.

   — Как же без перьев, без бумаги?

   — А снег для чего? — Пётр схватил какой-то прутик, черк-черк по снегу, нарисовал букву. — Что это?

   — Аз, — сказал Василий.

   — А ты что молчишь? — обернулся Пётр к Курману. — Запоминай. Ну?

   — Аз-з, — сверкнул глазёнками парнишка.

   — На эту букву вот твой армяк начинается. Понял?

   — Ага, — закивал Курман.

   — Вот и слово «ага» тоже на «А» начинается. Сообразил?

   — Сообразила, — засмеялся парнишка.

   — А ну-ка нарисуй, — подал Пётр ему прутик.

Курман, высунув язык, нарисовал на снегу букву «А».

Взглянул на Петра вопросительно.

   — Ну что ж, похоже, — сказал Пётр. — В Ригу приедем, чтоб всю азбуку знал. Спрошу.

   — Господин бомбардир, — заныл Василий. — Ну как же? Я всю зиму учил, да с бумагой, с чернилами, а тут...

   — А я в три дни одолел.

   — Ну то вы.

   — Что я, что я? Мне тогда было пять лет всего, когда я азбуку выучил. А он эвон бейбас какой. — Схватил за вихры мальчишку, откинул голову ему, чтоб лицо видеть. — Как звать-то?

   — Курмана я.

   — Хэх, татарская душа. Если в Риге азбуку не скажешь, твоему барину от меня палкам по затылкам будет. Понял?

   — Поняла, — осклабился парнишка. — Все буква скажу. Не хочу барина палкам по затылкам.

   — А ты не путайся, Василий, за занятием, глядишь, и скучать перестанешь, — сказал Пётр Золотарёву. — Бывай.

И пошёл дальше. Возле одного костра пригласили господина бомбардира каши гречневой отведать. Не отказался. У другого затирухой угостили, убрал за милую душу. Воротился к каптане уже в темноте. Открыл дверцу, спросил:

   — Александр, ты тут?

   — Тут, мин херц, куда мне от казны деться.

Влез в калтану Пётр, сразу темно стало. Опустился рядом с Меншиковым, хотел вытянуть ноги, наткнулся на мешки с казной. Проворчал:

   — A-а, чёрт, некуда ноги деть.

   — А ты поверх мешков, мин херц. Я вот так сделал.

   — Что? Так и спать с задранными ногами?

   — Тогда бы пошёл в избу.

   — Блох кормить? Да, Александр, я видел, наши возчики стог растаскивают. Это не дело. Мы, чай, не на вражеской территории, на своей.

   — А ему сено и не надо, хозяину-то.

   — Как так?

   — У него разбойники корову свели. Всё равно теперь оно пропадёт, сено-то. Сам-то его есть не станет.

   — Вот те раз. Те — корову, мы — сено, выходит, и мы разбойники?

   — Но ведь оно ему не нужно теперь, мин херц.

   — Ты мне эту моду брось, Александр. Мужик труд вложил в это сено? Вложил. Чтоб завтра же утром уплатил ему всё сполна.

   — Ладно. Раз велишь, уплачу. Токо ежели мы в каждой деревне будем платить, то в Европу без казны явимся.

   — Ничего, с пяти рублей казна не обеднеет.

   — Почему пять-то? За пять он две коровы купит.

   — Вот и ладно. Давай спать.

Однако на рассвете, когда в слюдяном оконце каптаны сереть начало, грохнул выстрел, за ним второй. Пётр локтем открыл дверцу, выскочил из каптаны.

   — Что случилось?

   — Разбойники хотели коней покрасть.

   — Ну?

   — Сергей Бухвостов из мушкета застрелил одного. А другой в лес бежал, ребята имают.

Волонтёры, в основном преображенцы, уже повоевавшие под Азовом, нюхнувшие пороху, быстро изловили разбойника, привели к Петру. Тот хмуро взглянул на рыжего мужика с полушубке, спросил:

   — Воровал?

   — Нет, бавился, — осклабился мужик.

   — Ну за забаву тебе и плата. Повесьте на воротах.

И отвернулся Пётр, пошёл к каптане, в которой послы ехали. Из неё вылезал, позёвывая и потягиваясь, Лефорт.

   — Как спалось, Франц Яковлевич? — спросил Пётр.