«Без меня баталии не давать»

   — Ну что ж, с Божьей помощью проводили гостей, — перекрестился Апраксин. — А ныне надлежит тебе, капитан, скакать к государю с важной ведомостью. Левенгаупт выступил из Риги с обозом из восьми тысяч телег с провиантом и порохом. Идёт на юг на совокупление с главной армией. Сей сикурс надлежит пресечь. Впрочем, государь сам знает, что делать. Ну и заоднемя поведаешь ему и о нашей виктории, пусть сердце его хоть о сём не болит.

Апраксин опять подошёл к капитану, потрепал ласково по плечу:

   — Скачи, Ваня. Сколь можно скорей скачи.

   — Фёдор Матвеевич, дозволь спросить тебя?

   — Ну спрашивай, чего уж.

   — Что было написано в том пакете, что я Любекеру подбросил?

   — A-а, — улыбнулся Апраксин. — Да всего три строки, братец. Я Фразера просил в том письме всякими силами попридержать неприятеля, пока-де я с сикурсом к нему не приду в сорок тысяч человек.

   — И всё?

   — И всё, братец. Любекеру и этого достало сообразить, что с его двенадцатью тысячами голодных солдат никак не устоять супротив сорока тысяч. Спасибо, поверил моей сказке. За это б от нас ему презент полагался, да, вишь ты, далеко, поди, уплыл уж.

Апраксин тихо засмеялся и опять по-отечески добродушно похлопал капитана по плечу.

   — Скачи, Ваня. Для государя весть сия суть наиважнейшая есть.

13 О ком плакала осина

Офицер проходившего через веску русского отряда созвал жителей. Сказал коротко:

   — Немедленно возьмите всё из хат, что ценным считаете. Деревню будем сжигать.

   — Но куда ж мы? — ахнули селяне.

   — В лес ступайте. Идёт швед, ему ничего оставлять не велено. А коли кто в руки ему живым сдастся, тот пытан будет.

Заголосили бабы, ровно по покойнику, заплакали ребятишки, глядя на них. Супились мужики сердито, чесали в затылках. Думали, куда хлеб сховать, скотину. Ох, может, кому война и в усладу, а крестьянину-мужику на пропасть.

Но делать нечего, с войском не поспоришь. Словно муравейник растревоженный, завозилась веска. Кто тащил в лес нехитрый скарб, кто, схватив лопаты, бежал рыть ямы-хоронушки для хлеба, кто гнал коров, свиней, визжавших от нежелания покидать свои тёплые хлевушки и закутки.

Не прошло и часа, запылала веска сразу с двух концов. Горели избы, сараи, амбары, всё, что десятилетиями строилось и береглось селянами. Не щадили солдаты даже банешек кособоких, жавшихся у бочажин и луж за огородами. Горело сено, вывезенное ко двору добрыми хозяевами. Рёв и стон стояли над веской.

Ясю Буслу с жёнкой Марысей всё ж легче других: всей живности одна коровёнка, всей детвы — сынишка о десяти годах. Соседу Ивану Серку и того легче: бобыль, всё богатство его — мешок ржи помолотой.

Обычно Ясь с Иваном пособляли во всём друг другу, в сенокос ли, в жатву вместе пот проливали. А при беде такой ещё роднёй стали.

Перетаскали зерно в мешках в лес, выбрали местечко повыше да посуше под соснами, вырыли ямку, устлали лапником, сложили мешки и зарыли их. Чтоб место не потерять, сделали на соснах затеей, смысл которых лишь им понятен был.

Сгоношили себе ещё дальше, в самой чащобе, шалашик неприметный да и зажили вчетвером: Ясь с Марысей и сынишкой да Иван Серко. Бухали где-то на дорогах пушки, небо ночами розовело от зарева далёких пожаров... Притихали селяне, молили Бога, чтоб скорее война прокатилась, чтоб жизни их не лишила, чтоб с голоду не поморила.

Сынишка Буслов, носившийся по лесу, прибежал однажды испуганный, сообщил:

   — Тату, у ямы нашей какие-то два дядьки ходють, затеей смотрят.

Испугались мужики, друг на друга глядят: что делать? Выроют хлеб злодеи, тогда пропадём все, на грибах да ягодах далеко не уедешь.

   — Шо ж вы стоите пнями? — возмутилась Марыся. — Ай не мужики уж? Верить рогатину и топор и айдать.

Схватили — Ясь топор, Иван рогатину окованную, — побежали до ямы, ещё не зная, что делать станут. Не доходя, заслышали разговор негромкий, осторожно прокрались кустами. И верно, ходят двое меж сосен и то там, то тут землю смотрят, одеты оба в казённые зелёные кафтаны. У одного в руке шпага, тыкает он ею в землю, яму ищет. Разговаривают не по-нашему. Значит, шведы.

Переглянулись Иван с Ясем и без слов друг друга понимают: «Что делать?» — «А я знаю?» — «Но ведь сейчас найдут нашу яму». — «Ведомо, найдут». — «А може, Бог пронесёт?» — «Може, и пронесёт».

Бог не пронёс. Наскочили шведы на яму, вскричали радостно. Засмеялись. Тот, который со шпагой, что-то приказал другому, указывая в сторону вески. И тот быстро зашагал туда.

Переглянулись испуганно Ясь с Иваном: «Мы пропали, тот за солдатами пошёл». — «И верно, приведёт их с лопатами, отроют. Что делать?» — «Беги за ним!» — «Зачем?» — «У тебя ж рогатина».

Глянул Иван Серко. И верно, в руках у него рогатина — вилы, которыми всю жизнь сено ворошил, снопы кидал. А тут... Господи, прости.

Ясь толкнул Ивана в плечо: «Скорей догоняй. Ну?»

Исчез Иван Серко. Ясь остался один, смотрит на этого, со шпагой. А тот, сунув её в ножны, стал руками, ногами отгребать с ямы валежник, готовить место для копки. Весело сукиному сыну, песенку под нос мурлычет. Нашёл хлеб чужой и рад. Ишь размурлыкался, что кот возле мяса.