Без иллюзий

Всякое общество изобретает соответствующие ему формы проявления и суммирования недовольства. Советское общество тоже открыло для себя по крайней мере одну такую специфическую форму – диссидентское движение. Оно возникло благодаря историческому стечению обстоятельств. Но возникнув раз, оно стало устойчивым и значительным фактом советской жизни. Диссиденты чисто опытным путем нашли себе наиболее адекватное идеологическое оформление – быть больной совестью советского общества, а не выдвигать утопические программы. Диссиденты не есть единственно возможная форма сопротивления режиму в Советском Союзе. Не исключено, например, что здесь разовьется индивидуальный террор и возникнут тайные террористические организации. Но это не будет частью диссидентского движения, хотя власти и будут пытаться скомпрометировать диссидентское движение путем приписывания ему террористических намерений и действий. Диссидентское движение в целом и в главном есть движение в рамках советской формальной законности и легальности, хотя власти и стремятся представить его как выходящее за эти рамки и расправляются с ним, нарушая свои собственные законы. И уже самой этой установкой оно отрезает себе не только выработку позитивной программы переустройства общества, но и самую возможность понять для себя, почему оно такую программу не способно выработать в принципе. Я имею в виду, подчеркиваю это, не литературное прожектерство, а настоящую программу, способную увлечь за собой более широкие слои населения. Но, как говорится, нет худа без добра, ибо советский народ давно сыт по горло всякого рода программами.

Мюнхен, 24 февраля 1979 г.

МОСКВА – ОБРАЗЦОВЫЙ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ГОРОД.

Москва... Что о ней сказать? Иногда хочется просто махнуть рукой: мол, не стоит она того, чтобы о ней говорить. Иногда – наоборот, хочется долго и с чувством рассказывать: люди на Западе должны знать Москву настоящую, а не туристическую, показную, пропагандистскую. Знать не ради любопытства и образования, а ради самой человеческой жизни, ибо Москва есть не спасение, а коварная опасность.

Чтобы рассказать о Москве достаточно полно и точно, надо прежде всего рассказывать о реальном коммунистическом образе жизни, который достиг здесь классически ясных и развитых форм. Без этого ничего здесь нельзя понять хотя бы более или менее объективно и верно, ибо здесь ничего другого просто нет. Здесь даже проститутки (а их тут не меньше, чем в Париже), наркоманы (и такие тут есть), жулики, хулиганы и пьяницы суть носители и проводники принципов реального (а не мифического, марксовского) коммунизма. Я уж не говорю о внешнем облике Москвы: намерение властей, архитекторов, художников и прочих граждан превратить Москву в образцовый коммунистический город неуклонно проводится в жизнь.

Но в краткой статье немыслимо рассказать, что такое коммунизм как реальный тип общества. Потому я ограничусь здесь лишь чисто психологической зарисовкой Москвы с этой точки зрения.

Раньше Москву считали большой деревней. Теперь так думать о ней – глубокое заблуждение. Теперь Москва есть не деревня, хотя и большая, а сверхдеревня.

И дело тут не просто в том, что во много раз увеличилось число людей и домов в ней, а в том, что возникло новое социальное качество. Качественный скачок, однако, состоял здесь не в том, что большая деревня наконец-то превратилась в город – деревня при всех обстоятельствах остается деревней, какой бы большой она ни стала. Скачок состоял в том, что Москва превратилась в центр, источник и символ исторического провинциализма. И слово «город» к ней применимо лишь в смысле большого скопления в одном месте людей, домов, учреждений. Когда после революции большевики перевели столицу новой советской империи из Петрограда в Москву, они заботились о своей шкуре. Но при этом они, не ведая того, совершили дело большой исторической важности: тем самым они узаконили победу над западническими порывами в России. Но победу отнюдь не славянофильских тенденций – последние теперь влачат жалкое существование в качестве одного из подручных средств советской власти (КГБ и ЦК КПСС), используемых по мере надобности (обычно когда в этом никакой надобности нет) и в разумных (обычно – в идиотских) пределах, – а победу именно провинциализма над столичностью. Старая Москва при этом послужила лишь удобным поводом для новой. Новая Москва, как это произошло и с прочими феноменами становящегося коммунизма, не оставила буквально камня на камне от старой. Сложилось новое человеческое объединение, мало что общего имеющее со старой Москвой как с архитектурной точки зрения, так и по составу и социальной психологии его обитателей. И по исторической роли, конечно.