Без гнева и пристрастия

Он. Разговора не было — был допрос.

Голос. Не могли бы вы подвести итоги анкетирования?

Он. Так-то лучше. Но я не привык стесняться в выражениях…

Голос. Пожалуйста, пожалуйста.

Василий Федорович Корнаков подмигнул своему зеркальному отражению, хлопнул ладонями по подлокотникам и, глядя себе в глаза, заговорил:

— По-моему, Вася, мы с тобой прошли проверку на вшивость. Ученый козел, он же интеллектуальный павлин, задавал разнообразные вопросы, и мы с тобой поначалу старались добросовестно отвечать на них. Но в процессе допроса, в дальнейшем именуемого анкетированием, выяснилось, что нашего дознавателя интересуют не столько наши ответы, сколько наша эмоциональная реакция на его вопросы. И тут уж мы с тобой постарались, выдали ему соответствующую реакцию. Удовлетворен нашей реакцией, козел?

Голос. Вполне.

Глава 8

Игорь Тимофеевич был Игорем Тимофеевичем только для родных и близких, которые не могли никак привыкнуть к новому его имени. Уже давно княжеского Игоря сменил твердо стоящий на защите интересов простых людей Егор. Да и лучше звучало — Егор Тимофеевич. Напоминало Ермака Тимофеевича.

Экстренная конференция движения «Патриот» шла в скромном зале, человек на четыреста, подмосковного Дома культуры. Да больше зала и не требовалось: делегатов, спешно прибывших с мест, было не более двухсот.

Публика была всякая — с бору по сосенке. Много военных отставников, с полсотни моложавых, сильных и уверенных в себе баб, человек пятнадцать интеллигентов среднего возраста, примерно столько же новых предпринимателей, маклеров, брокеров, торговцев и дюжины три молодых интеллектуалов.

В президиуме пятеро, среди которых не было ни председателя исполнительного совета Егора (Игоря) Тимофеевича Маркова, ни его заместителей: Алексея Юрьевича Насонова и Ивана Всеволодовича Гордеева. Все эти трое — разбросом — сидели в пустом первом ряду.

Председательствующий — благообразный седой интеллигент, дирижируя очками, говорил, прерываясь иногда на эканье и мэканье:

— Пять дней тому назад на экстренном заседании исполнительного совета два заместителя, Насонов и Гордеев, потребовали отставки нашего председателя — Егора Тимофеевича Маркова. Опираясь на измышления и, я бы сказал, инсинуации желтой прессы и продажного телевидения, они утверждали, что дальнейшее пребывание на посту председателя Егора Тимофеевича может скомпрометировать, а в дальнейшем и окончательно дискредитировать наше движение. Не желая услышать доказательные и убедительные доводы Егора Тимофеевича, напрочь опровергающие не очень квалифицированно… э-э-э… состряпанную клевету, они обвинили его… как бы это точнее выразиться… в моральном разложении, что ли. После этого большинству членов совета стало ясно, что все случившееся, вернее, не случившееся, а… мэ-э… высосанное из пальца безнравственными писаками используется Насоновым и Гордеевым для того, чтобы свергнуть Егора Тимофеевича и самим узурпировать власть в движении. Естественно, подавляющее большинство совета проголосовало против… э-э-э… предложения Насонова и Гордеева. Тогда Егор Тимофеевич сам потребовал — его можно понять — своей отставки и предложил созвать эту нашу конференцию для того, чтобы она, имея на то полномочия, решила не только судьбу его и его заместителей, но и всего исполнительного совета в целом. Совет поддержал его.

Дорогие друзья! В наших руках судьба не только нашего движения. Поймите, от вашего решения зависит, станет ли Россия второстепенным государством или пойдет своим самобытным и великим путем, ибо только мы, только наше движение бескомпромиссно и неустанно борется за великодержавность России. Я призываю вас до конца прочувствовать всю ответственность, которую мы возлагаем на себя, ответственность перед движением, ответственность перед народом, ответственность перед историей.

Зал в разных своих концах загудел разнообразно: шептались отставники; возмущенными репликами перекликались дамы; многозначительно кашляя, выдыхали междометия зрелые интеллигенты; новые русские, переглядываясь, хихикали. Лишь молодые интеллектуалы молчали и с невозмутимым выражением на свежих личиках, глядя строго в президиум, как вдаль, сидели каменно. Оглядываясь на них, все постепенно умолкали. Наступила тишина и с ней — угрожающая пауза. Председатель засуетился: надел очки, поднял со стола бумажку, тупо осмотрел ее, потом положил на место, снял очки и — делать нечего — вновь заговорил:

— Теперь, когда я осветил все обстоятельства, желательно было бы услышать мнения и пожелания делегатов.

— Все ли? — донеслось со стороны интеллектуалов.

— Что — все ли? — не понял председатель.

— Все ли обстоятельства вами освещены? — разъяснили ему звонким голосом.

— Давай подробности! — вырвался из среды обитания новых русских веселый плебейский бас. Знающие песню Галича про товарища Парамонову (примерно половина зала) охотно хохотнули.

Председатель (он песню знал) брезгливо и одновременно грустно посмотрел в сторону, откуда донеслось про подробности, и заявил: