Без единого выстрела

— Красиво жить не запретишь, — с непонятной интонацией сказал Илларион и, воткнув первую передачу, загнал машину во двор.

Сразу за воротами он остановился, чтобы подождать хозяина, который замешкался, возясь с засовом. Наконец задняя дверца «лендровера» распахнулась, и в салон просунулось знакомое лицо.

— Ущипните меня, — сказало лицо, моргая глазами. Забродов живо обернулся и быстрее, чем кто-нибудь успел среагировать, просунул назад руку и безжалостно ущипнул хозяина дачи за левое плечо. Тот зашипел, схватившись за травмированное место.

— Точно, Забродов, — сказал он. — Все на той же машине и все такой же негодяй. А я думал, что сплю и вижу сон.

— Просыпайся и залезай в машину, — скомандовал Илларион. — Или зови нас в дом… если, конечно, не боишься.

— Чего я должен бояться? — быстро спросил Николай Аверкин, которому принадлежала эта дача.

— Судя по твоему виду, боишься ты многого, — суховато сказал Мещеряков, вмешиваясь в разговор.

— Например, как бы полковник не стибрил у тебя столовое серебро, немедленно разрядил обстановку Илларион. — А еще, не поверишь, он повадился в последнее время на стенках разную похабщину писать. Так что за ним глаз да глаз нужен…

— Вот оно что, — сказал Аверкин, забираясь на заднее сиденье и захлопывая дверцу. — То-то я смотрю, что вас двое. Что, думаю, за притча? Приглашал одного, причем сразу сказал, что разговор будет сугубо конфиденциальный, а явились двое…

Это был прямой выпад. Мещеряков поморщился и открыл рот, но Илларион опередил его.

— Тут вот какое дело, Коля, — доверительно сказал он. — Наш Андрей посоветовался с генералом Федотовым. Тот велел передать тебе привет, а заодно пришить тебя к такой-то матери во избежание огласки. Вот Андрюха и подрядил меня по старой дружбе — чтобы, значит, и дело было сделано, и приятель чуток подзаработал.

Аверкин немного помолчал, качая головой, а потом шумно вздохнул и сказал:

— Все-таки чертовски приятно знать, что на свете есть вещи, которые не меняются.

— Особенно когда убеждаешься в этом раз в десять лет, — язвительно добавил Мещеряков. — А когда каждый день… Тут, знаешь ли, любому консерватору захочется изменений.

Аверкин невольно фыркнул.

— И все же, — сказал он, — я не совсем понимаю, зачем… То есть я рад встрече, но все-таки… как-то…

— Ну что ты мямлишь, разведчик? — проворчал Илларион. — Что «все-таки»? Что — «как-то»? Всю твою секретную биографию я знаю наизусть, она у меня на шкуре записана тем же алфавитом, что и у тебя, а речь, насколько я понял, идет именно о ней. Так что ты мнешься, как одетый в бане?

— Видишь ли, — снова вмешался в разговор Мещеряков, — дело серьезное, а действовать по официальным каналам не представляется возможным. То есть найти и шлепнуть этого твоего шантажиста мы могли бы в любой момент…

— Найти и шлепнуть его я мог бы и без вашей помощи, — проворчал Аверкин. — Невелика хитрость — пришить какого-то мозгляка. Но он сказал, что в случае его смерти вся информация будет автоматически введена в Интернет для самого широкого ознакомления. Я-то это как-нибудь пережил бы, но по отношению к Управлению это было бы что-то вроде… ну…

— Предательства, — закончил за него Илларион. — Ты заметил, Коля, что мы стали стесняться нормальных, всем понятных, вполне литературных русских слов, сплошь и рядом заменяя их туманными намеками, синонимами и обыкновенным матом? И не только слов, но и понятий, которые они обозначают: совесть, верность, честь — в том числе и честь мундира… Почему это, ты не знаешь?

— Потому, что это понятия из девятнадцатого века, — с горечью ответил Аверкин, — а нынче уже двадцать первый на дворе. Сейчас понятия другие: гони бабки и фильтруй базар.

— И сколько он с тебя требует? — поинтересовался Илларион.

— Сто штук, — ответил Аверкин.

— Ото, — с уважением протянул Илларион. — Круто берет.

— Уверяю вас, это только начало, — сказал Мещеряков.

— Фильтруй базар! — воскликнул Илларион голосом рэкетира с Рижского рынка образца тысяча девятьсот девяностого года. — Кстати, — добавил он нормальным тоном, — мы что, так и будем сидеть в машине? Прямо по курсу я наблюдаю очень симпатичный дом, в котором наверняка есть холодильник и парочка кресел, где нам, несомненно, будет удобнее, чем на этих драных седалищах.

— Мне всегда казалось, что седалище — это задница, — заметил Мещеряков.

— Милости прошу, — сказал Аверкин. — Только давайте закончим деловой разговор здесь.

— Ага, — догадался Забродов, — пуганая ворона куста боится? Ты еще не расковырял свое жилище на части в поисках скрытых камер и замаскированных микрофонов?

— Тебе смешно, — уныло сказал Аверкин.