Без черемухи

   Все это было очень хорошо. Но когда мы перешли в столовую, где все сидели за чайным столом и внимание всех было сосредоточено на приезжих, а на нас при наших вопросах оглядывались с какой-то досадой, как на помеху, очевидно полагая, что нас видели уже тысячу раз и поэтому с нами можно обращаться небрежно, тут я почувствовал, что, кажется, я немного выиграл от этого приезда. Потом еще я, как на грех, два раза подряд попал под ноги крестной, когда она вставала к буфету за чайницей, и почти сердито крикнула на меня, что я вечно попадаюсь на дороге.

   Я обиделся и молча сел на диван около валика,-- обычное место рябого кота.

   Мы как-то совершенно отошли на задний план, нами не интересовались, на нас не смотрели. Все внимание, вся ласка были обращены в сторону приезжих. Даже дядюшка и тот как будто совсем забыл о нас.

   -- Нет, нам это не особенно выгодно,-- подумал я.

   Катя стала рассеянна и небрежна со мной, как будто отмежевалась от меня, тем более что она у девочек имела больший успех, чем я у мальчиков. Она подсела к девочкам, ее не гнали и даже машинально гладили ее золотистые распущенные почти до плеч волосы.

   Она явно важничала передо мной.

   Таню я застал подсматривающей в щелку двери. Она смотрела на Сережу и при моем появлении покраснела и, не сказавши мне ни слова, быстро отвернулась. Очевидно, я и ей помешал чем-то.

   Я совсем было упал духом, в особенности за ужином, когда нас посадили с матерью, далеко от мальчиков и подвязали несносные салфетки под самые уши.

   Но тут стали расходиться по своим комнатам, и тишина успокаивающегося дома вернула хорошее настроение и сознание, что в сущности все идет по-старому: мы дома, с матерью, и ничто нам не мешает чувствовать себя хорошо.

V

   Мать в белой ночной кофточке и короткой нижней юбке стояла в спальне на коленях перед образами и читала вслух вечерние молитвы.

   Мы, дети, стояли сзади, у раскрытой постели, тоже на коленях, повторяли слова и старались не смотреть друг на друга, чтобы не смеяться. Или же прислушивались к знакомым звукам засыпающего дома и то и дело ошибались в словах.

   Слышно было, как в темной уже столовой дядюшка заводил круглые часы над дверью, потом долго чихал. Как защелкивались на ночь дверные крючки, и крестная, уже в ночной кофте и со свечой в руке, обходила дозором все комнаты, заглядывала под диваны и стулья и сама отыскивала и выкидывала попрятавшихся после ужина кошек.

   -- Ангел мой хранитель, сохрани меня и помилуй,-- сказала мать, кончая молитву.

   -- Ангел мой хранитель...-- повторили мы, но взглянули друг на друга и, едва успев зажать ладонями рты, фыркнули.

   Мать поднялась от пола, с покрасневшим от наклоненного положения лицом и отделившейся прядью волос, и оглянулась на нас.

   Мы сделали серьезные лица, с особенным усердием положили в последний раз по поклону и вскочили на ноги.

   Пока мать кончит молиться, можно было успеть раздеться и в одних сорочках посидеть на лежанке. Я наскоро снял сапоги, обшитые вверху полоской лаковой кожи, панталоны, чулки. Катя -- тоже. И мы уселись рядом на теплых гладких плитах лежанки.

   Было что-то необъяснимо приятное в этом сиденьи на лежанке, в ощущениях, какие испытывались при этом, в прислушивании к тому, как ходят по дому перед сном, как затихает постепенно жизнь в доме. Наши детские постели были открыты и нам следовало бы отправляться туда; но мать позволяла иногда полежать на ее большой постели. На широком просторе этой постели с большими подушками можно было кувыркаться, прятаться и вообразить себя бог знает где. Тогда как наши, окруженные сеткой со всех сторон, были похожи на какие-то клетки, в которых только и оставалось делать, что спать.

   -- Мы немножечко,-- сказала Катя, попросившись у матери.

   Мы спустились с лежанки, пробежали босыми ногами до постели и, ухватившись за точеную дубовую шишку спинки, полезли.

   Катя с первого же шага застряла, так как постель была высока и она не могла поднять ногу.

   -- Не толкайся! -- сказала она мне.

   -- А ты лезь скорей.

   -- Я не могу лезть без скамеечки.

   -- Тогда незачем соваться вперед.

   -- Пожалуйста, не учи!

   Тут я оттащил ее обеими руками, вскочил на кровать и, держась за спинку, прошел к стене, где было мое обычное место. Катя ложилась в средине. Пока она подставляла скамеечку и влезала на кровать, я примерялся и, не сгибаясь, пластом повалился вниз лицом на подушки с холодными, нынче смененными наволочками. Принюхался к приятному запаху свежего белья, недавно вышедшего из-под утюга, перевернулся на спину и стал наблюдать, как тень матери на стене кланяется и переламывается на потолке, а потом зарылся головой под подушки.

   -- Подвинься, пожалуйста,-- сказала Катя,-- вечно эаймет чужое место.

   -- Что ты ко мне сегодня лезешь! -- сказал я, высунув на минуту голову из-под подушки.-- Ступай, пожалуйста, к своим девочкам.-- И залез опять под подушки.

   -- Это ты ступай к мальчикам, а мне незачем идти,-- сказала Катя и тоже полезла под подушки. Я встретился с ее рукой и оттолкнул ее.