Без черемухи

   Она была в белом платьице, слабо и низко перехваченном поясом, в беленьких чулочках и белых туфельках с бантиками. Ее каштановые волосы до плеч встряхивались при каждом ее движении. Когда она, забывшись, кого-нибудь слушала, правый глаз ее немного косил, и это очень шло к ней.

   Выбрав момент, когда детей повели к закусочному столу, я убежал в угловую, чтобы свериться с зеркалом, какое я могу произвести впечатление.

   Впечатление по моим соображениям должно было получиться хорошее: на мне были сапожки, новенькая матроска с отглаженными воротничками, короткие волосы были приглажены и причесаны с боковым пробором. На щеках румянец, который я тут же усилил, потерев наскоро щеки руками. В общем я был похож на картинку из модного журнала, где изображены мальчуганы с обручами.

   Но что заставило меня серьезно задуматься, так это уши. Сколько я ни придавливал их пальцами, они все оттопыривались слишком в стороны.

   -- Э, да ничего, сойдет,-- сказал я сам себе.

   Раза два я уходил от детей и, как будто без особого умысла, проходил через переднюю, где была Таня. Я ждал, какое я впечатление произведу на нее. Впечатления, очевидно, никакого не было. Тогда я спрятался в темной спальне, бывшей рядом с передней -- оттуда можно было видеть все, что делается в передней -- и с замиранием сердца ждал, не придет ли Сережа. Таня изредка подходила к дверям зала и смотрела на танцующих, потом подходила к зеркалу и смотрела на себя.

   Но я заметил, что Катя как-то подозрительно относится к моим исчезновениям. Один раз я, долго смотревши на Таню из спальни, подошел к ней, у меня забилось сердце и я не знал, что мне делать. Не зная, с чего начать, и решив положиться в этом всецело на пример Сережи, я схватил ее за руки и начал вывертывать и ломать пальцы, стараясь сделать это как можно больнее.

   -- Что ты, взбесился, что ли? -- вскрикнула Таня, испуганно стараясь вырвать у меня свои руки.-- Он ошалел, мои матушки,-- сказала она, вырвав руки и сильно толкнув меня в грудь. Я отлетел к вешалке. В это время Катя выглянула в переднюю в своем беленьком платьице и сказала громко, как будто нарочно, чтобы ее кто-нибудь услышал:

   -- Что ты здесь делаешь? А?

   Таня ничего не сказала и только потирала руку, с раздражением глядя на меня.

   -- Ничего. Тебе что нужно?

   -- А я маме скажу.

   -- Убирайся вон,-- сказал я, став к ней боком и плечом.

   -- Хочешь, скажу? -- продолжала Катя.

   -- Ничего я не хочу,-- сказал я,-- ты мне поклялась портить жизнь. Можешь проваливать отсюда.

   Я повернул ее за плечо и слегка толкнул по направлению к двери.

   "Как я раньше не видел, что это за человек",-- подумал я, проследив за ней из передней, пойдет она говорить матери или нет. У нее появилось какое-то необыкновенное чутье, как будто она каждую минуту знала, куда я пойду.

   Главное, досадно было, что она совсем добродетельная и у нее нет ничего, к чему можно было бы придраться и осадить ее. А меня она еще недавно застала за не совсем хорошим делом: раскуриванием попавшегося под руку окурка, потом были еще кое-какие дела.

   Обо всем этом она молчала, но тем смирнее приходилось мне с ней быть. И правда, стоило только мне зацепить ее чем-нибудь, как она сейчас же громко говорила:

   -- Ты что ко мне пристаешь? Хочешь, я маме скажу, как ты...-- И я принужден был отступать, даже не всегда зная, на что она намекает.

   Когда я после всей этой истории вышел в зал и увидел отрадненскую Наташу, с ее бантиком в волосах, мне стало стыдно того, что я сидел где-то в темной спальне и подсматривал, а потом так позорно оскандалился с Таней, которая меня толкнула в грудь.

   И я больше уже не показывался в переднюю целый вечер и все время был около Наташи. Мне было так легко и хорошо и в то же время так неприятно вспоминать о том, что было в передней, что когда мимо меня прошла Таня с вазой яблок, мне и на нее было неприятно смотреть, и я сделал вид, что не заметил ее.

   Окна в зале вспотели. Молодежь, отдыхая после танцев и обмахивая веерами и платками разгоряченные лица, прогуливалась по широкому простору зала.

   -- Граждане! -- сказал Сережа, похлопав в ладоши, чтобы обратить на себя внимание.-- Граждане, пойдемте гулять.

   -- Идем, идем, ночь чудесная,-- послышались голоса.

   Услышав, что собираются идти гулять, мы с Катей бросили своих гостей и выскочили в переднюю отыскать свои шубы. Но, оказалось, что их перенесли в спальню. Нужно было одеться, выскочить раньше всех на крыльцо, а потом незаметно замешаться в толпу, иначе Сережа сейчас же скажет:

   -- Вы куда это собрались? Возьмите-ка их, рабов божиих.

   Молодежь со смехом высыпала в переднюю и стала разбирать шубы. Я, чуть не прихватив себе дверью пяток, выскочил в сени. Катя за мной. Она не успела завязать платка, и я принужден был на дворе завязать ей концы сзади.

   Ночь была месячная, крепко морозная, с бездной высыпавших звезд на небе, с переливами неясных лунных теней. От угла парадного подъезда падала под косым углом тень на снег. Накатанная полозьями дорога перед крыльцом блестела на месяце.