Бесы пустыни

Он покинул сад тишины и раскрыл глаза на земной мрак. Буря утихла, однако всякое дуновение заставляло голову содрогаться от боли. В последний миг сознания, когда буря палача опустила свой жезл, в голове прогремел гром. И все — он улетел в бесконечность. Промеж палок игаигана есть пропасть — райский сад для узника. Он жаждет раскрошиться и улететь вместе с пылинками. Седлает ветер, отправляется за неведомым в вечность… А теперь вот очутился в такой беде, едва вернувшись на землю, и обнаружил, что все его худое тело стиснуто путами, душа томилась в теле, тюрьма отзывалась болью, не чувствовалось легкого похлопывания ладони… Что может быть ничтожнее тела? Какое это проклятье — телесная тюрьма! Где же покой? Где объятия невесомости, делающей недоступными всякие прикосновения этого сосуда? Вот если бы был я песчинкой… Дуновением ветра. Отблеском света в просторах Сахары. О, если бы я вообще в теле не был рожден! Если б я не жил на этой земле!

Он ощущал в носу острый запах, вкус странной пищи на языке. Он раскрыл правый глаз. Спросил: кто ты?

Гурия зарыдала. Несмотря на пронизавшую его боль, дервиш вскричал:

— Я узнал тебя. Ты — Тафават!

Она не ответила. Продолжала дрожать черным комочком у его ног. Затем вытерла слезы и сказала с мольбой:

— Завтра ты сделаешь признание перед кади. Ты скажешь ему, зачем похитил нож.

Она явилась, чтобы понудить его раскрыть свою тайну. Тайну, не известную никому, кроме него. Про нее знал только вождь. Знала еще его негритянка, которую в прошлом году унесла лихорадка. Негритянка скончалась, а вождь скитается в Хамаде… Возвращение к истокам, к вечности с ветром и светом — в бесконечность, это легче, чем раскрыть тайну.

— Я признания судье не дам, — мужественно заявил он.

— Он присудит тебя к смерти. Он снесет тебе голову. Ты понимаешь?

— Снести мне голову — это лучше, чем раскрыть мою тайну… — произнес он, потом добавил дрожащим голосом:

— В небытии ангелы касались моей головы, словно буря какая. Там рассеялся блеск молнии, и ангелы омыли меня от боли… Что может быть отвратней игаигана! Какой отвратительный человек изобрел игаиган. Возвращение в Неведомое — легче, чем признание перед кади…

8

Утром шанкытский кади Баба уселся меж своими помощниками на своей кожаной подстилке-плахе посреди площади Вау. Он окинул собравшихся уверенным взглядом и сказал, словно читал с листа бумаги:

— Во имя Аллаха. «А для вас в наказании — жизнь», то есть — убийца должен быть убит. Так говорится во всех законах — законах земных и законах небесных. В книгах иудейских и святой книге божией — Коране. В евангелиях христиан^[169] и в рукописных свитках жрецов-магов. Так будет отсечена завтра голова дервиша, на заре! Это — суд Аллаха, и рабу не следует ничего иного, как подчиниться.

На площади царило гробовое молчание.

Глава 4. Змея

«И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми: ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей. И вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее: оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту».

Ветхий Завет, Бытие (III: 14–15)

1

Священный скарабей давно домогался назира, однако, тот не обращал на жука внимания. Всякий раз, как он засыпал рядышком с опорным шестом, жучиха спускалась ему на голову, ползала по лицу и вокруг. Она многократно нарушала его сон, и он вспоминал, что она никогда не убавляла своей настойчивости — разве что, когда вовсе покидала его жилые помещения, тайком. Однако его поглощенность темнотой свела другие заботы на нет. С тех пор, как он потерял зрение, он ведь существовал в чертогах мрака. Мрак — его дом, а черный — цвет его жизни и его личности. Едва он погружался в свой уединенный предел и начинал копошиться в своей темноте, как священная скарабеиха (наверняка она была самкой) начинала провоцировать его своими шестью остренькими лапками, двумя длинными чувствительными зубками она колола его, он вздрагивал, его тошнило. И вместо того, чтобы взять ее в руки и внять ей, он хватал ее тельце, облаченное в прочную броню с этими вооружениями, и отбрасывал ее прочь, подальше от себя.

В последний раз, за несколько дней до того, как был схвачен дервиш, она опять навестила его на заре. Он почувствовал, как она карабкается по локтю, который он избрал себе подушкой под голову. Она поднялась и залезла под лисам. По телу его пробежала дрожь, но он ее не тронул. Она залезла в бороду. Пробралась сквозь нее и направилась вниз. Добралась до уха, проникла в полость и прошептала ему:

— Я очень давно хотела поведать тебе тайну, почему ты меня подвергал гонению?