Бесы (Иллюстрации М.А. Гавричкова)

– Ставрогин! – крикнул ему вслед Верховенский, – даю вам день… ну два… ну три; больше трех не могу, а там – ваш ответ!

Глава девятая Степана Трофимовича описали

Между тем произошло у нас приключение, меня удивившее, а Степана Трофимовича потрясшее. Утром в восемь часов прибежала от него ко мне Настасья, с известием, что барина «описали». Я сначала ничего не мог понять: добился только, что «описали» чиновники, пришли и взяли бумаги, а солдат завязал в узел и «отвез в тачке». Известие было дикое. Я тотчас же поспешал к Степану Трофимовичу.

Я застал его в состоянии удивительном: расстроенного и в большом волнении, но в то же время с несомненно торжествующим видом. На столе, среди комнаты, кипел самовар и стоял налитый, но не тронутый и забытый стакан чаю. Степан Трофимович слонялся около стола и заходил во все углы комнаты, не давая себе отчета в своих движениях. Он был в своей обыкновенной красной фуфайке, но, увидев меня, поспешил надеть свой жилет и сюртук, чего прежде никогда не делал, когда кто из близких заставал его в этой фуфайке. Он тотчас же и горячо схватил меня за руку.

– Enfin un ami![140] (Он вздохнул полною грудью.) Cher, я к вам к одному послал, и никто ничего не знает. Надо велеть Настасье запереть двери и не впускать никого, кроме, разумеется, тех… Vous comprenez?[141]

Он с беспокойством смотрел на меня, как бы ожидая ответа. Разумеется, я бросился расспрашивать и кое-как из несвязной речи, с перерывами и ненужными вставками, узнал, что в семь часов утра к нему «вдруг» пришел губернаторский чиновник…

– Pardon, j’ai oublié son nom. Il n’est pas du pays,[142] но, кажется, его привез Лембке, quelque chose de bête et d’allemand dans la physionomie. Il s’appelle Rosenthal.[143]

– He Блюм ли?

– Блюм. Именно он так и назвался. Vous le connaissez? Quelque chose d’hébété et de très content dans la figure, pourtant très sévère, roide et sérieux.[144] Фигура из полиции, из повинующихся, je m’y connais.[145] Я спал еще, и, вообразите, он попросил меня «взглянуть» на мои книги и рукописи, oui, je m’en souviens, il a employé ce mot.[146] Он меня не арестовал, а только книги… Il se tenait a distance[147] и когда начал мне объяснять о приходе, то имел вид, что я… enfin, il avait l’air de croire que je tomberai sur lui immédiatement et que je commencerai а le battre comme plâtre. Tous ces gens du bas étage sont comme ça,[148] когда имеют дело с порядочным человеком. Само собою, я тотчас всё понял. Voilà vingt ans que je m’y prépare.[149] Я ему отпер все ящики и передал все ключи; сам и подал, я ему всё подал. J’étais digne et calme.[150] Из книг он взял заграничные издания Герцена, переплетенный экземпляр «Колокола», четыре списка моей поэмы, et, enfin, tout за.[151] Затем бумаги и письма et quelques une de mes ébauches historiques, critiques et politiques.[152] Всё это они понесли. Настасья говорит, что солдат в тачке свез и фартуком накрыли; oui, c’est cela,[153] фартуком.

Это был бред. Кто мог что-нибудь тут понять? Я вновь забросал его вопросами: один ли Блюм приходил или нет? от чьего имени? по какому праву? как он смел? чем объяснил?

– Il était seul, bien seul,[154] впрочем, и еще кто-то был dans I’antichambre, oui, je m’en souviens, et puis…[155] Впрочем, и еще кто-то, кажется, был, а в сенях стоял сторож. Надо спросить у Настасьи; она всё это лучше знает. J’étais surexcité, voyez-vous. Il parlait, il parlait… un tas de choses;[156] впрочем, он очень мало говорил, а это всё я говорил… Я рассказал мою жизнь, разумеется, с одной этой точки зрения… J’étais surexcité, mais digne, je vous l’assure.[157] Боюсь, впрочем, что я, кажется, заплакал. Тачку они взяли у лавочника, рядом.

– О боже, как могло всё это сделаться! Но ради бога, говорите точнее, Степан Трофимович, ведь это сон, что вы рассказываете!

– Cher, я и сам как во сне… Savez-vous, il a prononcé le nom de Teliatnikoff,[158] и я думаю, что вот этот-то и прятался в сенях. Да, вспомнил, он предлагал прокурора и, кажется, Дмитрия Митрича… qui me doit encore quinze roubles de ералаш soil dit en passant. Enfin, je n’ai pas trop compris.[159] Но я их перехитрил, и какое мне дело до Дмитрия Митрича. Я, кажется, очень стал просить его скрыть, очень просил, очень, боюсь даже, что унизился, comment croyez-vous? Enfin il a consenti.[160] Да, вспомнил, это он сам просил, что будет лучше, чтобы скрыть, потому что он пришел только «взглянуть», et rien de plus,[161] и больше ничего, ничего… и что если ничего не найдут, то и ничего не будет. Так что мы и кончили всё en amis, je suis tout-а-fait content.[162]

– Помилуйте, да ведь он предлагал вам известный в таких случаях порядок и гарантии, а вы же сами и отклонили! – вскричал я в дружеском негодовании.