– Запнулся! – захохотал Ставрогин. – Нет, я вам скажу лучше присказку. Вы вот высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются? Всё это чиновничество и сентиментальность – всё это клейстер хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать. Ха-ха-ха!
«Однако же ты… однако же ты мне эти слова должен выкупить, – подумал про себя Петр Степанович, – и даже сегодня же вечером. Слишком ты много уж позволяешь себе».
Так или почти так должен был задуматься Петр Степанович. Впрочем, уж подходили к дому Виргинского.
– Вы, конечно, меня там выставили каким-нибудь членом из-за границы, в связях с Internationale, ревизором? – спросил вдруг Ставрогин.
– Нет, не ревизором; ревизором будете не вы; но вы член-учредитель из-за границы, которому известны важнейшие тайны, – вот ваша роль. Вы, конечно, станете говорить?
– Это с чего вы взяли?
– Теперь обязаны говорить.
Ставрогин даже остановился в удивлении среди улицы, недалеко от фонаря. Петр Степанович дерзко и спокойно выдержал его взгляд. Ставрогин плюнул и пошел далее.
– А вы будете говорить? – вдруг спросил он Петра Степановича.
– Нет, уж я вас послушаю.
– Черт вас возьми! Вы мне в самом деле даете идею!
– Какую? – выскочил Петр Степанович.
– Там-то я, пожалуй, поговорю, но зато потом вас отколочу и, знаете, хорошо отколочу.
– Кстати, я давеча сказал про вас Кармазинову, что будто вы говорили про него, что его надо высечь, да и не просто из чести, а как мужика секут, больно.
– Да я этого никогда не говорил, ха-ха!
– Ничего. Se non и vero…[138]
– Ну спасибо, искренно благодарю.
– Знаете еще, что говорит Кармазинов: что в сущности наше учение есть отрицание чести и что откровенным правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно.
– Превосходные слова! Золотые слова! – вскричал Ставрогин. – Прямо в точку попал! Право на бесчестье – да это все к нам прибегут, ни одного там не останется! А слушайте, Верховенский, вы не из высшей полиции, а?
– Да ведь кто держит в уме такие вопросы, тот их не выговаривает.
– Понимаю, да ведь мы у себя.
– Нет, покамест не из высшей полиции. Довольно, пришли. Сочините-ка вашу физиономию, Ставрогин; я всегда сочиняю, когда к ним вхожу. Побольше мрачности, и только, больше ничего не надо; очень нехитрая вещь.
Глава седьмая
У наших