Бестужев-Рюмин

Вернувшись из ссылки, Бестужев-Рюмин получил доступ к своему следственному делу и, ознакомившись с ним, оставил на нём свои комментарии. Материалы дела, согласно его анализу, косвенно указывали на то, что лицом, донесшим Елизавете о переписке Екатерины с гетманом К.Г. Разумовским [101], был Григорий Николаевич Теплов (1711—1779), когда-то подвизавшийся в должности воспитателя К.Г. Разумовского, затем адъюнкт Академии наук, потом член Комиссии о духовных имениях (1760). При Петре III он был нечто вроде кабинет-секретаря и начальника канцелярии, а при Екатерине стал членом Комиссии о коммерциях. «О сём секрете никому известно быть не могло, кроме Теплова,— писал Бестужев-Рюмин, по-видимому, имея в виду близость Теплова к младшему графу К.Г. Разумовскому в прошлом. — Он единственно, злясь на Елагина и Бестужева, тайным доносителем был».Бестужев предупреждал Екатерину о склочном характере Теплова, давая понять ей о необходимости вывода этого человека из состава правительства.

Но Теплова оставили в покое, а наказали оберсекретаря Брянчанинова и секретаря Сената и генерал-поручика Веймарна, уличённых в утаивании брильянтов и золотой табакерки, которые были изъяты у Алексея Петровича при аресте и во время следствия.

В августе 1762 года, когда на повестке дня возник вопрос о курляндском герцогстве (герцогом Курляндии в этот момент был саксонский принц Карл, сын короля Августа III), Бестужев-Рюмин вспомнил о своём благодетеле Бироне и способствовал его восстановлению в былых правах герцога Курляндии. Но он по-прежнему был расположен и к саксонскому двору и хлопотал о соответствующей компенсации саксонскому курфюршеству. 29 августа того же года он обратился к Екатерине с просьбой наградить супругу Бирона орденом Св. Екатерины для «кредиту герцогу у короля и республики Польской и для его там подкрепления».

В августе же 1762 года сенатору Бестужеву нанёс визит венский посол. Согласно всё тому же Гольцу, австриец затронул вопрос о возобновлении австро-русского союзного договора, автором которого в 1746 году был великий канцлер. Очевидно не надеясь на память Бестужева, австриец прихватил с собой текст упомянутого договора. Реакция русского собеседника оказалась для австрийца непредсказуемой. То ли разгорячённый вином, то ли возбуждённый неприятными воспоминаниями о том, как австрийцы в 1759 году усердствовали в деле его свержения с поста великого канцлера, то ли под влиянием этих обоих факторов Бестужев ответил, что всякий раз, когда Екатерина II будет спрашивать у него совета, он будет давать один и тот же: не вступать в союз ни с венским, ни с берлинским двором. Его опыт свидетельствует, как дорого с точки зрения денег и людских ресурсов, причём без малейшей выгоды для России, обошёлся союз с Австрией. Он прямым текстом заявил посланнику, что весьма разочарован в тех австрийских дипломатах и государственных деятелях, с которыми он в своё время имел дело. За исключением графа Претлаха, все они были людьми необыкновенно высокомерными и упрямыми. Бестужев с резким презрением отозвался также о французах, но по-прежнему позитивно оценивал англичан. Англофильство пустило в Алексее Петровиче глубокие корни.

Когда в конце разговора посланник захотел оставить свои предложения на просмотр Бестужеву, тот ответил, что в этом нет никакой надобности: во-первых, он знает об их содержании, а, во-вторых, он не пожертвовал бы ради них своим слабым зрением. После этого обескураженный австриец поспешил удалиться.

К управлению государством пришли новые люди, и попытки бывшего канцлера вмешаться в дела успеха ему не принесли. Он по-прежнему возлагал надежды на то, что восторжествует его антипрусская и антифранцузская «система», но Н.И. Панин, его ученик, пришедший в КИД, разделяя его оценку в отношении Франции, уже думал о другом — о северном союзе или северном аккорде,о союзе России с Пруссией, Англией и Скандинавией в противовес союзу южных государств — Франции, Австрии и Испании.

«Я рассчитался с графом Бестужевым,— говорил Панин прусскому посланнику Сольмсу, — я заплатил ему за все прежние обязательства, я ему не должен ничего, и он не в числе моих друзей».Соловьёв пишет, что Панин, по всей вероятности, имел в виду свои хлопоты по реабилитации бывшего учителя.