Бессонный всадник

– Ну, тогда в соответствии с вашими пожеланиями я и постараюсь выразить ваши чувства в двух словах. Например, так: «Мы знаем, что человек праведный, идеальный и в физическом, и в моральном отношении не ощущает, ни холода, ни жары, и потому принимает подношения исключительно и только с той целью, чтобы не обидеть тех, кто его умоляет их принять».

– Прошу прощения, господин Инженер. В прошениях в конце обязательно пишут: «…в просьбе моей прошу не отказать». Я знаю!

Инженер потрепал говорящего по щеке.

– О чем же еще просить, если все, чего ты хотел, уже сделано? Я же беру пончо.

– Подписываем! – ревет Пастрана.

– Подписываем! Подписываем! Подписываем!

Все в восторге сбрасывают с себя пончо. Я их принимаю. Музыка, выпивка, всеобщее веселье. Я засыпаю на мягкой шерстяной куче. Мне снится, что… Крики разбудили меня. Инженер отбивается от плачущих женщин.

– Нет, тысячу раз нет! Вы что, дурака нашли? Каждый вечер мне дарят пончо, и каждое утро их у меня отнимают.

– Мой муж был не в себе, господин Инженер.

– Ты его подпись знаешь?

– Знаю, господин Инженер.

– Ну, так гляди: он мне дарственную подписал.

– Подписал?

– Смотри сама. Женщина глядит на подпись.

– Подписал, так пусть околевает! – кричит она.

Женщины шумно удаляются. Инженер садится на лошадь. Мы направляемся на Пампа-Ликор. Эти болотистые места никто почти не знает. Чем выше мы поднимаемся, тем становится холоднее. Ледяной ветер. Члены общины стучат зубами.

– Дон Тупайячи.

– Слушаю вас, сеньор Пастрана.

– Я совсем закоченел, дон Тупайячи.

– Да, холодно, сеньор Пастрана.

– Если так пойдет, я превращусь в сосульку. Дайте взаймы одно пончо, дон Тупайячи!

– Инженер не велел давать взаймы.

– Ну дайте напрокат.

– Инженер не дает напрокат. Продать – другое дело. Это – да. Хозяин мне сказал: «Тупайячи, если хочешь давать напрокат, можешь давать свои штаны. Мои пончо напрокат не даются. Я их продаю».

Темнеет. Привал. Люди собирают сухой коровий навоз, разжигают костры. Но костры плохо греют.

– Имейте совесть, дон Тупайячи. Дайте напрокат пончо. Хоть самое плохое. Я вам десять солей заплачу.

– Напрокат не даю. Продаю только.

– Сколько, стоит это пончо? – спрашивает Понсьяно.

– Которое?

– Вот это.

– Это шерсть альпака, чистая.

– Что вы мне говорите, ведь я же его сам ткал, бессовестный вы человек!

– Меньше, чем за сто солей, отдать не могу.

Столковались на восьмидесяти. В торговле всегда так: первая сделка клеится трудно, а там, глядишь, как пойдет – рук не хватает. Хозяин наставляет меня: «Не надо расхваливать товар, Тупайячи. Горные холода лучше всякой рекламы». Он прав! Меньше чем за час я продал девятнадцать пончо. Только не все по восемьдесят солей, за некоторые и тридцати не дали.

Глава пятнадцатая, о падении почтарского искусства

На этом-то деле начальник почты дон Селестино Матос и свихнулся. В день победы при Аякучо, в самый разгар праздничной церемонии этот до сей поры никому не известный чиновник укусил за руку судью, который милостиво удостоил его рукопожатия. Верный телохранитель судьи Ильдефонсо Куцый пустил в ход кулаки и тем спас высокое должностное лицо от ярости начальника почты. Оттесненный сопровождающими лицами, дон Селестино возопил: «За что вы меня презираете? Почему убегаете? Чесоточный я, что ли?» А ведь никто его не презирая. Вся беда случилась от очков. Зрение у дона Селестино было никудышное – в зеркале себя не видел. Решил он обратиться к помощи медицины, пошел к фельдшеру Канчукахе. Выписал фельдшер дону Селестино очки. Тот поехал в Серро-де-Паско, заказал и через несколько недель получил, Но то ли фельдшер не так выписал, то ли городские окулисты что перепутали, а только оказалось, что очки у дона Селестино чудные-пречудные: все предметы уплывали куда-то вверх. Люди шли навстречу дону Селестино, потом складывались пополам и испарялись. Дон Селестино мужественно встретил несчастье. Завидя его, друзьями недруги убегали. А дон Селестино был человек щепетильный. Столкнувшись с всеобщим презрением, стал он обвинять себя во всяческих грехах, стал все больше и больше отдаляться от людей. И наконец, девятого декабря, по утверждению одних, пятнадцатого марта, по утверждению других, лишился рассудка.