Бессмертный флагман (Чкалов)

Но, пожалуй, самый характерный эпизод вот: Чкалов неожиданно застрял в Доме актера, куда приехал на полчасика, и Филипп Иванович прождал его допоздна в машине. Валерий Павлович долго извинялся перед Утолиным за непредвиденную задержку, а потом без всякой рисовки сказал:

— Когда тебе подавать машину завтра? (На другой день Утолин был выходным. — А. М.). Весь день буду возить, отработаю…

* * *

Чкалов был по-настоящему демократичен, ему не приходилось делать над собой насилия, играть в доступность, в простоту, в открытость. С этими качествами он родился, и сидели они в нем прочно, неистребимо, как цепкие корни сидят в земле.

Чкалов любил и хорошо играл в бильярд. В летной комнате, где летчики отдыхали между полетами, было заведено сражаться на «под стол». Тот, кто терпел поражение, должен был забираться под стол и сидеть там всю следующую партию, громко понося себя и всячески восхваляя своего победителя.

Комбриг Чкалов (по теперешним понятиям, генерал-майор) проигрывал редко, страшно злился и всерьез переживал поражение, но уж коль скоро такая неприятность случалась, не нарушал традиции и безропотно отправлялся «отбывать наказание» под бильярдным столом.

Такой стиль, такая манера поведения Чкалова далеко не всем нравилась, но сам он просто не представлял себе, что может быть иначе.

Летчик — среди летчиков. Человек — среди людей. И всегда, в любых, даже самых неожиданных обстоятельствах — Чкалов!

* * *

И он по-прежнему летал. Летал много, напряженно. Вел новую машину Николая Николаевича Поликарпова.

Как всякий опытный самолет, новый аппарат брыкался, подносил сюрпризы и конструкторам и испытателю, но это было обычно, как всегда, и Чкалов работал с увлечением.

В один из вечеров, вернувшись с аэродрома, Валерий Павлович решил пойти в цирк. Он искренне любил этот самый демократичный вид искусства и с детской непосредственностью переживал за акробатов-полетчиков, восхищался смелостью укротителей, радовался праздничной атмосфере манежа.

И в тот день все шло превосходно: музыка, яркий свет, великолепные наездники и жонглеры… Все было превосходно, кроме выступления клоунов.

Клоуны из кожи вон лезли, а публика не смеялась, не принимала номер. Галерка начала даже шикать…

Валерий Павлович расстроился и в антракте сказал приятелю, сопровождавшему его в тот вечер:

— Пойдем к ребятам, надо их поддержать…

И пошел и долго утешал совершенно незнакомых ему до этого вечера людей, сравнивал их труд со своим ремеслом: всегда на острие ножа, всегда в напряжении…

И ушел только после того, как не без труда сумел успокоить неудачливых клоунов.

* * *

— Что ж, — вправе спросить читатель, — так он и жил, вовсе не чувствуя своей исключительности?

Нет, конечно. Чувствовал. Сознавал. И гордился отношением народа, всеобщей любовью тысяч и тысяч людей. Просто он никогда не злоупотреблял своим признанием. Во всяком случае, всерьез.

Борис Ливанов, Николай Доронин, Борис Чирков и Лев Свердлин, сияющие и счастливые, шли по улице Горького. Только что в Кремле им вручили правительственные награды. Неожиданно столкнулись с Чкаловым. Узнав, в чем дело, Валерий Павлович немедленно пригласил всех четырех в гости:

— Прошу всех сейчас ко мне. На пельмени. — И распахнул дверки машины.

Актеры, хотя всем хотелось принять чкаловское приглашение, запротестовали: Ольга Эразмовна их не ждет, неудобно…

— Садитесь все!

— Так все не влезем. Оштрафуют вас, Валерий Павлович…

— Меня? Не оштрафуют! Меня милиция любит, — сказал и смутился.

* * *

В дни выборов в Верховный Совет кандидат в депутаты Валерий Павлович Чкалов выступал семьдесят два раза. Его видели и слышали шестьсот тридцать тысяч человек. И это за двадцать дней.

Стояла зима, было очень холодно, выступать приходилось большей частью на улице, никакие залы не вмещали всех, кто хотел видеть и слышать Чкалова. Под конец он простудился и заболел. Но продолжал выступать, превозмогая температуру, с трудом напрягая голос.

Незапланированное выступление состоялось на окраине Цивильска, где Чкалова ожидало больше восьми тысяч человек.

Валерий Павлович вышел к народу в пальто, снял шапку и заговорил. Пронизывающий ветер лохматил его светлые волосы, пробирал до костей. Сопровождавший Чкалова товарищ шепнул ему:

— Надень кепку! Ты же окончательно свалишься…

Надо было видеть, как он глянул на советчика:

— Соображаешь? Я с народом говорю!..

Таким он был.

Зима тридцать восьмого года выдалась на редкость морозной. Холода сковали землю. Птицы жались к жилью. Ртуть в термометрах опускалась все ниже, приближаясь к минус сорока. Воздух сделался ощутимо плотным. Почти густым. Рассчитывать на посадку приходилось с запасом. Небо дольше обычного держало машину, не желая возвращать ее земле.

Чкалов облетывал новый истребитель, «И-180».

Заходил на посадку издалека, поддерживая самолет на повышенных оборотах мотора. Рано убирать газ было рискованно — переохладишь мотор, не заберет, если вдруг возникнет необходимость уйти на второй круг. Заход получался растянутым, машина долго висела над строениями, окружавшими аэродром, висела низко, совсем низко…