Бессмертие графини

Викторий пытался поддерживать меня, но влиять на графа он не мог – тот был слишком силен. Поистине, его способности показались бы безграничными для человека. Он действительно был очень стар, хотя и никому не открывал свой истинный возраст. Викторию было чуть больше двадцати (хотя выглядел он куда моложе), и граф обратил его более двухсот лет назад.

Именно поэтому он так легко мог контролировать мой мозг столь долгое время, хотя в итоге это все равно проявлялось в страхе перед ним. Еще он мог находиться на открытом солнце около двадцати минут, а я теперь была вынуждена прятаться в замке, чтобы не превратиться в пепел.

Тем не менее, граф, в перерывах между жаркими ночами и насмешками над моей жалостью к людям, учил меня тому, что должны знать вампиры. И если восходы и закаты я без того чувствовала панически остро, то остальное было новым.

Граф рассказал мне, что, прожив достаточно долго, я все же смогу выходить на солнце, пусть это и будет больно. Что кроме солнца мне следует бояться руты, чьи листья и цветы приносят молодым вампирам мучения, а цепи, смоченные в отваре этой травы способны удержать нашу силу.

Он объяснил, что теперь я могу читать мысли людей, глядя им в глаза и так же, принуждать их к тому, что мне нужно. И что для сотворения новых вампиров необходимо, чтобы вампир вошел в пик силы, а это происходит только после пятидесяти лет нежизни. Так же он объяснил мне, что для создания нового вампира нужно дать человеку свою кровь, а после убить его. И запретил мне создавать немертвых даже когда я войду в свою силу.

Я мало слушала его тогда, разрываясь между жаждой, ненавистью и страстью, но слова его отложились в моей, теперь идеальной, памяти. Хотя последний запрет был лишним. Ведь в любом случае я не пожелала бы никому превратиться в монстра, каким стала я.

Пара лет новой нежизни пролетели для меня в кровавом тумане. Недели были похожи одна на другую, наполняясь криками жертв, насилием и всепоглощающей, больной страстью.

Моя зависимость от его жестокого нрава только росла и усиливалась с момента моей смерти.

Викторий, прежде составляющий для меня важную часть, уже ничего не мог сделать, постепенно растворяясь и отдаляясь. Отчасти, его обращение прошло легче, чем мое. Ведь он не был так зависим от графа. Чуткий и ищущий в каждом лучшее, он надеялся, что со временем сможет исправить его и потому оставался рядом.

Хотя все же я ошиблась – Викторий был привязан к графу по-своему, считая себя его другом. Возможно так оно и было, ведь ему граф доверял в той мере, в какой вообще умел доверять.

Однако Викторий не осознавал одного факта. Несмотря на все его усилия, попытки и мольбы, графа было уже не исправить.

Он слишком долго был вампиром. И за все эти годы успел убить слишком много людей. Он уже не был способен чувствовать, не извращая все, к чему прикасался.

За свою нежизнь он успел увидеть и попробовать все. И теперь это «все» ему наскучило. Любовь, нежность, доброта. Простые вещи в привычном их понимании не были доступны ему, а единственным его развлечением стала жестокость.

Возможно когда-то он был иным (ведь отчего-то он выбрал в жены именно меня, и я подозревала, что просто напомнила ему кого-то). Но эти времена ушли безвозвратно, оставив то, что есть.

Жестокость.

Желание причинить боль.

Жажду.

Только так он теперь видел все чувства, позабыв про остальное. А во мне не было достаточного стержня и твердости, чтобы напомнить ему их. Ведь я и сама была сломана и подчинена ему. Была больна им и зависима от него.

Я проклинала его, держа в памяти каждую секунду принесенной им боли, но я так же не могла противиться его власти. Меня тянуло к нему неумолимо, как слабую щепку тянет течением реки.

Граф прекрасно, как и прежде, осознавал свою власть надо мной. Еще бы, ведь то, что он делал до этого, было направленно на получение этой самой власти.

И граф без зазрения совести пользовался этим преимуществом. Хотелось бы мне верить, что такое его отношение ко мне, желание полностью подчинить и сделать зависимой, были вызваны именно привязанностью, а не чем-то иным.

В любом случае, чтобы граф не делал, я прощала. Я плакала, болела и боялась, но прощала. Я прощала и задыхалась от наслаждения, вызванного близостью его тела и запахом свежей крови. А потом снова прощала, проклиная себя на пару с ним. Он был заранее прощен мной до конца своей вечности, потому что прощать было лишь моей виной.

Все же, иногда у меня хватало смелости противиться ему. И даже пытаться помешать, по мере своих сил, разумеется. Например, когда он приводил в замок свою очередную жертву, обреченную умереть в жутких муках, я каждый раз умоляла его остановиться.

Пример Виктория, делавшего это еще прежде того, как я обратилась, не остановил меня. Еще бы, ведь хоть я и стала монстром, но молча смотреть на мучения других людей не могла, хотя прекрасно знала, что мои жалкие уговоры, как и уговоры Виктория, только раззадоривают графа.