Бессмертие

— Советую не тратить времени. Нам известно, что в этом доме несколько дней провел Шерходжа. Уздечку, которая осталась здесь от его коня, опознала вдова убитого им Халмата Чавандоза. На его вороном он и прибыл в Ташкент. Тогда мы его прошляпили, прямо скажем, но теперь… Где Шерходжа? Отвечайте, Тамара, дочь бывшего купца Габдуллы. Я слушаю вас.

— Я ничего не знаю, — ответила Тамара, зажав руки между коленями и мотая головой из стороны в сторону, как лошадь, так что даже прическа, прибранная с утра, снова растрепалась. — Ничего! Первый раз слышу про какого-то Халмата Чавандоза… Кто он такой? Я ничего не знаю.

— Но вы не отрицаете, что Шерходжа был здесь, у вас?

— Я ничего не знаю! — повторила Тамара.

И замолчала. Но головой еще поматывала иногда.

— Куда он уехал отсюда? — спрашивал Трошин. — Я обращаюсь ко всем. Кто будет говорить? Этим, если показания будут правдивы, тот, конечно, облегчит свою судьбу. Куда уехал Шерходжа и на каком коне? На вороном?

— Вороной пошел на колбасу, — сказал Закир, ухмыляясь уголком рта.

— Вы будете говорить, приказчик Закир?

— Да. Буду.

Трошин положил перед собой белый лист, чтобы записывать показания. И хотя приказчик Закир недвусмысленно изъявил желание говорить и даже отошел на шаг ото всех, словно бы для безопасности, настроение у Трошина было неважным. Угрюмое лицо, брови потяжелели и наползли на светлые глаза… Он думал о Масуде, который не вытерпел и уехал в Ходжикент. Никто не смог задержать его — ни он, Трошин, ни сам Махкам Махсудов, его отец. Он привел Масуда к отцу и присутствовал при их разговоре. На правах и по правилам старой дружбы они его не стеснялись…

— Вот, — сказал Махсудов, — Алеша сформирует спецотряд, соберет окончательные данные и поедет брать Шерходжу. Ему никуда не деться.

— Я не стану ждать, — ответил Масуд.

— Ты… — начал Махсудов и замолчал.

Масуду увиделась в этом обидная жалость, и он потребовал:

— Ну, говори, отец!

— Ты… рвешься отомстить за Дильдор.

Махкам-ака иногда мог быть дипломатом, но сейчас понимал, что только откровенный разговор, до дна души, может иметь какое-то значение, сыграть свою роль. Масуда надо было задержать!

— Отомстить за Дильдор? — переспросил Масуд. — Да. Рвусь. А разве это плохо?

— Я не отрицаю, что преступнику надо воздать должное. Но не только месть должна вести и ведет нас, не только она управляет нами… Шерходжа — опасность. Пока он на свободе, угроза гибели висит надо всеми советскими работниками в Ходжикенте, над Исаком-аксакалом, над старыми и новыми учителями… Прежде всего наша задача — обезопасить их. Чтобы больше не было жертв.

— Почему ты думаешь, что я этого не понимаю? Я все понимаю. Я сам — советский работник из Ходжикента и все понимаю, — повторил Масуд.

— Но ты… — Махкам-ака поискал слова, разведя руками, — очень разгорячен сейчас, ты не можешь… ты можешь…

— Равнодушие — главный враг всякого дела, — оборвал его запутавшуюся речь Масуд. — Поэтому разгорячен — не беда! Даже наоборот… Я так думаю!

— Я не спорю, — сказал, посмотрев на него, отец. — Но разгорячен… можешь сгоряча сделать что-то неосмотрительное, совершить сгоряча непоправимую ошибку… Я боюсь.

— Понимаю, — сказал Масуд, опустив голову. — Но у других чекистов тоже есть отцы и матери… Кто-то всех нас родил на свет. Наше трудное дело… делают не механизмы, а люди…

— Я боюсь не за тебя, — поправился Махсудов. — За ошибки.

— И за меня.

— И за тебя.

— Я еще думаю… — сказал Масуд, — прости, я думаю, что кто-то из молодых чекистов… прости, я надеюсь, что не роняю этим чести нашего мундира… Кто-то из молодых боится Шерходжу… и может несознательно упустить его. А вот это не простится — ни тебе, ни мне… чекистам революции…

— Ты уже не считаешь себя молодым?

— Чекистом? Нет.

— Видишь, Алеша… какой он!

— Я обещаю тебе действовать как надо.

— Как надо? — переспросил Махкам-ака.

— Видишь, я не утратил еще… способности думать.

— Прошу… Подожди, пока Алеша проведет допрос Тамары и всех в ее доме. Мы следили за Умматали, и этот допрос наверняка даст что-то важное!

— За это время я доеду до Газалкента. Позвоните Саттарову, и я все узнаю. И буду уже на месте.

— Хотелось бы, чтобы Алеша был с тобой.

— Вы не удержите меня.

— Мы позвоним Саттарову, и он немедленно приступит к действию.

— Я должен быть там.

— Хорошо. Я выеду с тобой. Сам.

— Что ты говоришь со мной, как с грудным ребенком? Не стыдно тебе? Мне стыдно… за тебя.

— Но…

— Отец! Чем больше ты будешь задерживать меня, тем больше мне будет стыдно. Всю жизнь. Мне такая жизнь не нужна.

— Я не могу, — сказал Махсудов и отошел к окну. И стоял так долго, спиной к ним, а потом повернулся к Трошину. — Дать ему автомобиль?

— Махкам Махсудович! — взорвался Трошин.

— Его не достанешь на автомобиле, — усмехнувшись, потряс головой Масуд — своей кудлатой, черной головой. — Он в горах, на коне… И мой конь отдохнул…

Это было последнее, что он, Трошин, услышал от Масуда. Простились молча. Пожали друг другу руки.