Бессмертие

— Не плачь, девушка, — говорит слепая старуха, наклонив сосредоточенное лицо над Тоней, — мы тебя любим у тебя сегодня большой праздник, а ты плачешь!

— Не надо плакать, девка, — говорит старик, — я убил медведя, и все стойбище сыто, а твою долю я тебе принес.

И охотник показывает Тоне большой кусок заиндевевшего мяса. Тоня печально улыбается и внезапно, чувствуй приступ тошноты.

— Дайте… мне… поесть… — просит она, теряя сознание.

Когда она открывает глаза, незнакомый человек кладет ей на лоб жесткую руку.

— Ничего, Тоня Ковылева. Ты молодая. Теперь веселее будет жить…

Начальник милиции тепло улыбается и сам готовит девушке кофе, распечатывая финским ножом консервную банку.

Вместе с теплыми ветрами, прилетевшими от лесов, появились на тундровых сопках первые ворюи — проталины. Снега пожелтели и поползли к оврагам и болотистым низинам. Из озер потянулись по ветру дымчатые утренние туманы, а, когда из моря выплывало солнце, на проталинах поднимали задорливое щебетанье пунухи.

Миша Якимов любил северную весну.

Как только наступала весна, он приезжал в Красный город, который когда-то сам строил. Сидя в окрисполкоме, он спешил закончить со всеми делами, связанными с тунсоветом.

Но странно: чем он упорнее работал, тем больше росло дел.

По Печоре уже плыла ледяная шуга, позванивающая, как тонкое стекло. Приходил и уходил последний пароход, и только тогда Миша Якимов вспоминал, что отпуск его прошел. Провожая иностранный лесовоз, Миша с грустью думал о далеких теплых морях.

— Ты понимаешь, Маруся, — говорил он секретарю окрисполкома, — какие острова есть в Тихом океане?.. Фиджи, Борнео, Суматра, Ява, Целебес, Тасмания, Каролинские. Понимаешь: Тасмания. От одного слова закачаешься.

— А ну тебя, — говорила Маруся, близоруко всматриваясь в его отчет. — Подумаешь — капитан Кук! Ты бы лучше в отпуск куда-нибудь съездил, а то сидишь… Острова…

— Ни черта ты не понимаешь, — сердился Миша Якимов. — Наймусь на пароход матросом — и в заграничное плаванье. Вот в следующий отпуск обязательно зафрахтуют.

Миша Якимов искренне считал, что стать матросом дальнего плавания так же легко, как, например, проехать из Табью-Яга до Вашуткинских озер — не больше тысячи километров!

Но шел год за годом, а Миша Якимов по-прежнему оставался в округе. То оказывалось, что заболел председатель тунсовета, то экспедиция Академии наук нашла в горах Пай-Хоя и на Вайгаче каменный уголь, флюорит, цинковую и свинцовую руду, а выбраться из тундры не могла. Кулачье вело враждебную работу, и ненцы не давали для экспедиции тягловой силы. То в стойбище у реки Неруты шаман разгромил Красный чум и избил учителя…

Нужно было побывать везде, принять меры, расследовать, помочь, ободрить не привыкших к Заполярью культурных работников своего Совета.

Летел месяц за месяцем, и только на пятый год пребывания в тундре Миша Якимов окончательно решил: на южный берег Крыма он поедет обязательно.

А пока оленья упряжка легко несла Мишу к стойбищу Васьки Харьяга. Там сейчас работал суд. Необходимо было проследить за выполнением приговора.

Со дна глубокой долины Миша увидел тоненькие дымки, поднимавшиеся к небу.

…Васька Харьяг держал последнее слово…

Он стоял перед судом, а судьи сидели по другую сторону костра и смотрели в свои бумаги.

— Я люблю Советскую власть, — говорил Васька Харьяг, но пастухи заметили, как медленно и свирепо сжимаются его кулаки. — Я темный человек. Нас, ненцев, угнетал царь…

— Садитесь, — сказал судья, — если у вас все.

— Суд удаляется на совещание, — сказал по-ненецки секретарь суда.

«Куда же они удаляются?» — улыбнулся Миша Якимов, но секретарь суда был находчивый человек. Он попросил на полчаса всех выйти из чума.

…Васька Харьяг вскоре узнал о своей судьбе. Полторы тысячи его оленей получили пять пастухов.

Васька Харьяг спокойно выслушал приговор, но, когда батраки крепкими тынзеями стали делить стадо на пять равных частей, он заплакал от бессилия. Два милиционера стояли по бокам его, чтобы потом отвести в тюрьму…

Вечером в парме Явтысого собрались бывшие батраки Васьки Харьяга — Делюк Вань, Халиманко, Выль Паша.

Из трех чумов был сделан один большой чум, но и он не вместил всех, приехавших на такую важную соборку.

Собрание открыл Миша Якимов.

Он сказал:

— Пусть каждый вспомнит, как он жил у хозяина, и подумает, как он хочет жить дальше.

И впервые женщина, жена Терентия Вылко, нарушила завет веков. Она подошла к костру, и голос ее задрожал:

— Я хочу…

— Говори, Степанида, говори, — сказали мужики, — теперь все право имеют говорить.

По лицу женщины побежали слезы:

— Мне обидно, — сказала она, — мы все радуемся нашим богатствам, а об русской учителке позабыли. А ведь она…

Мужчины смущенно переглянулись и наперебой стали выскакивать из чума. Вскоре они осторожно внесли в него койку с Тоней Ковылевой.

Она, точно в полузабытьи, подняла тяжелую голову. Тело ее свернула цинга.

— Спасибо, товарищи, — тихо сказала она, попыталась улыбнуться, но застонала и откинулась на подушку.

— Я сейчас… договорю, — выдохнула она и потеряла сознание.