Бессердечный

Заскрипел по бумаге грифель карандаша, и, не дожидаясь окрика Шарля, я начал гадать, где сейчас скрывается дядя и не найдет ли его душитель. Постепенно мысли начали крутиться вокруг шкатулки с руной молнии на крышке, затем вспомнился умирающий оборотень, а в итоге, как ни старался успокоиться, перед глазами вновь встал образ Елизаветы-Марии.

— Лео! — простонал Шарль Малакар, откладывая карандаш. — С тобой просто невозможно работать! Ты словно расплавленное золото мне в голову льешь! — Он встал из-за мольберта, приложился к кувшину и предложил: — Ладно, смотри…

Я взял свечу, подошел к портрету и ошеломленно замер на месте.

Елизавета-Мария фон Нальц выглядела живой. Пусть рисунок и был полностью черно-белым, лишь светились оранжевыми крапинками глаза сиятельной, но казалось, что сейчас она улыбнется и заговорит со мной. Вот прямо сейчас…

— Лео! — одернул меня Шарль. — Контролируй свой талант. Контролируй!

— Я в порядке, — прошептал я, вытирая носовым платком вспотевшее лицо. — Шарль, это просто потрясающе!

— Любовь, любовь, — только и покачал головой художник.

Я снял лист с мольберта и свернул его в трубочку. Мне стало легче, нет — действительно легче. Не знаю, было это особенностью таланта Шарля или вывертом человеческой психики, но всякий раз, когда рисовальщик выплескивал на бумагу мои фантазии, они тускнели и больше не рвали голову на части.

Мысли о Елизавете-Марии перестали терзать меня, вернулась ясность ума, и оставило навязчивое желание во что бы то ни стало вновь увидеть девушку. Только сейчас я понял, сколь близок был к тому, чтобы обманом проникнуть на завтрашний прием барона Дюрера. Аж не по себе сделалось…

— Лео! — окликнул меня художник, починяя затупленные за день карандаши. — Есть кое-что еще…

— Да?

— Кое-что в твоей голове…

— Что в моей голове? — нахмурился я, ведь никому не нравится, когда чужие роются в его воспоминаниях. И пусть Шарль воспринимал лишь самые яркие образы, на миг стало не по себе.

Художник прекрасно понимал всю щекотливость ситуации и продолжил без былой уверенности.

— Я кое-что увидел, — вздохнул он. — То, что уже видел раньше. Собственными глазами. Я ведь не всегда был слепым кротом! Когда-то я был молод и зряч. Когда-то дамы даже полагали меня симпатичным!

— И что же ты видел?

— Тень, — просто ответил рисовальщик. — Человек, чьего лица я не мог разглядеть ни тогда, ни сейчас. Ты подумал о нем мельком, но очень уж образ запоминающийся…

Я невольно кивнул. Образ душителя и в самом деле врезался в память намертво.

— Шарль, кто это?

— Не знаю, — просто ответил слепой художник. — Во времена падших их полагали слугами кого-то из приближенных блистательного Рафаила.

— Их? — озадачился я.

— Их, — подтвердил Шарль. — Лео! Безликие тени служили одному из самых влиятельных падших, возвращение этих отродий ни к чему хорошему не приведет.

— Я видел только одного.

— Где один, там и остальные! — отрезал старик; лицо его осунулось и побледнело. — Никто не видел их с самого восстания. Никто и никогда. Затевается что-то серьезно, если они вылезли из своей норы.

Я постарался скрыть охватившую меня нервозность и уверил рисовальщика:

— Надеюсь, никто их больше и не увидит.

— Держись от этих тварей подальше, — посоветовал Шарль. — А лучше сообщи властям. Это все неспроста.

— Хорошо, — не стал спорить я с художником. — Подумаю над этим.

— Будь осторожен, — попросил старик, зябко кутаясь в плед. Привет из прошлого откровенно выбил его из колеи.

— Обязательно, — пообещал я и достал портмоне.

— Я не нуждаюсь в деньгах! — заявил художник, заслышав шелест банкнот.

— Все нуждаются в деньгах, — возразил я, выложил на стол пятьдесят франков и отошел к двери. — Береги себя, Шарль.

— Лео! — рассмеялся рисовальщик. — Ты украл мою фразу!

— Знаю, — усмехнулся я и вышел за дверь.

В неровном свете зажигалки я поднялся на подземную улицу уровнем выше, там поспешил к ближайшей лестнице. Задерживаться под землей дольше необходимого не хотелось, и вовсе не из-за нелюбви к подвалам, просто требовалось перевести дух и хорошенько обдумать услышанное.

Хоть виду старался и не подать, но слова Шарля меня чрезвычайно обеспокоили. Если верить учебникам истории, блистательный Рафаил был крупной фигурой даже по меркам падших. Штурм его загородного имения затянулся на несколько дней, а впоследствии стал одной из наиболее популярных тем батальной живописи того времени.

Неужели кто-то из приближенных падшего уцелел в той бойне и теперь вернулся обратно более чем полвека спустя? Но зачем? И как с этим связана алюминиевая шкатулка Эмиля Ри?

От безответных вопросов разболелась голова. Резкие порывы ветра бросали в лицо мелкую морось; хотелось скорее попасть домой, запереть ставни и улечься в постель. Просто позабыть обо всех бедах и проблемах хотя бы на ночь. Выспаться и с ясной головой обдумать сложившуюся ситуацию, которая с каждым днем нравилась мне все меньше и меньше.

Слуги падшего, подумать только!