Беспредел

— В вашей стране происходят такие занятные вещи сегодня, — согласился я, — что ничему уже удивляться не приходится. Эта деза может идти и специально по линии вашего ведомства, скажем, для очередного скандала, чтобы скомпрометировать и вас, я имею в виду вас лично, и Климова, да и Бог весть еще кого. В стране ныне действуют, как вам известно, пять-шесть мощных служб безопасности, отколовшиеся в свое время от всесоюзного КГБ. У каждой свои цели и свои методы, но все работают на профессиональном или околопрофессиональном уровне. Возможно, меня и убрали из Москвы только для того, чтобы эти эшелоны с металлом дошли до Петербурга. Все может быть.

— А как отреагирует ваше начальство на такой прокол? — без тени злорадства спросил Беркесов.

— Мне как-то все равно, — откровенно признался я. — Обидно, конечно, завершать свою карьеру такими двумя ляпами, как Койот и ракеты, но если подходить по большому счету — это все мелочь, которой, в принципе, даже не должны заниматься люди такого ранга, как вы и я. Это не наше дело. Да, кроме того, я все равно уже ухожу в отставку. Мой сменщик уже прилетел в Париж и ждет меня там. А я, признаюсь вам, Беркесов, чертовски устал.

— Вам можно позавидовать, — усмехнулся Беркесов. — Мое положение гораздо хуже. До отставки мне еще, как медному котелку, служить, а выгнать могут в любой момент.

— Нет, — возразил я. — Насколько мне известно, вас не только никто не собирается выгонять, но даже попытаются добиться вашего производства в генералы.

Беркесов вздохнул. Ему очень хотелось быть, если и выгнанным, то генералом.

— В настоящее время, — сказал он, глядя в толстое стекло, отделяющее нас от водителя, — президенту подана бумага от группы депутатов из бывших политзаключенных о необходимости немедленно снять меня с должности и чуть ли не отдать под суд за преступления. Они именно так и формулируют — "за преступления, совершенные в годы так называемого "застоя". Вы-то хорошо знаете, чем мы занимались в те годы и во имя чего. Но вы не пойдете за меня свидетельствовать. И я нервничаю, что могут привязаться к чему угодно. Койота не поймал, а упустил, ракеты проворонил, а вместо них задержал экспортный груз и ввел администрацию города в расходы по неустойке. Каждый день после вашего приезда в город я жду каких-то неприятностей, крупных неприятностей.

Он снова вздохнул, напоминая в профиль обиженного тапира.

Мне стало его жаль. Стоит ли из-за таких мелочей так расстраиваться.

— Не беспокойтесь, — утешил я Беркесова. — Если эта бумага подана на имя Президента, то она никогда до него не дойдет. В его администрации полно наших людей. Кроме того, в ближайшее время мы сделаем что-нибудь, чтобы о вас заговорили.

— Обо мне и так слишком много говорят, — зло выдохнул полковник, — и по радио, я но телевидению, и в газетах такое пишут, что читать страшно… Словно я Гиммлер какой-то.

— Я не об этом, — сетования Беркесова вернули мне хорошее настроение. — Надо будет вам провести одну-две громкие операции, ударив сразу по многим представителям власти. Да так, чтобы они все заткнулись.

— Вообще пристрелят, — отмахнулся полковник.

— Ну-ну, — не согласился я. — Не очень-то ныне стреляют по полковникам министерства Безопасности, особенно, если он занимает такой пост, как вы. Ну, а если и выгонят, то тоже я никакой трагедии не вижу. Вот ваш предшественник генерал Бурков уже президент совместного русско-американского банка. Будете у него вице-президентом. Сколько уже банков и разных фирм организовали ваши бывшие коллеги на деньги родной партии. Я без всякого укора говорю, а скорее с восхищением. Ваша контора, может быть, потеряла какую-то иллюзорную власть над душами, но зато приобрела реальную власть. Поскольку нет более реальной власти, чем власть финансовая.

— Еврейско-американская точка зрения, — мрачно не согласился со мной Беркесов, продолжая, видимо, думать о чем-то своем. — Власть над душами гораздо приятнее.

— Но это иллюзия власти, — продолжал я настаивать на еврейско-американской точке зрения. — Ибо власть над душами — это прерогатива Творца…

— Знаю, знаю, — неожиданно рассмеялся Беркесов. — В свое время вы настолько запудрили мозги отцу Гудко, что он до сих пор не может выйти из состояния комы. Мне кажется, что именно из-за вас его потянуло на стезю откровенного антисемитизма.

— Но я же не еврей, — в свою очередь рассмеялся я, вспомнив своего друга-священника.

— Зато постоянно цитируете евреев и даже этого не замечаете, — снова помрачнел полковник. — Наши пропагандисты старых времен в чем-то были правы, что все американцы — прислужники сионистов.

— Ваша беда заключается в том, что вы всегда были н, видимо, останетесь рабами придуманной вами же терминологии, — возразил я. — Это характерная черта примитивных народов.

— Если уж мы вспомнили об отце Гудко, — вздохнул Беркесов, — то, помнится, он вам на подобный пассаж ответил: "Примитивизм народов определяется его близостью к Богу".