Беспредел

— А мне все едино, — сказал поп, — что американцы, что евреи. Одно слово — нехристи, спаси Господи!

— Прекратите, Николай Дмитриевич, — попросил я, — не теряйте лица. Вы достаточно образованный человек, чтобы разбираться в таких простых вопросах. Среди конфискованных у вас книг был даже труд белогвардейца Флоренского о прекрасной математической модели философии христианства с вашими пометками. А вы строите из себя какого-то схимника юродивого. И хотите, чтобы я вам поверил. Не хотите выступать по телевидению — дело ваше. Проведем вас по 2-й части 70-й статьи. Получите 10 лет лагерей и 5 — ссылки. Сразу в рай попадете как мученик за веру. А если учитывать новые обстоятельства, которые открываются в вашем деле, то как бы вам и по 64-й не загреметь лет на 15, если не хуже.

— Что за обстоятельства такие? — испуганно спросил священник.

— Бондаренко Сергей — знали такого?

— Не, Василий Викторович, первый раз слышу от вас, — по его лицу было видно, что он говорит правду.

— А кто к вам в Дуброво на серых "Жигулях" приезжал?

— На серых "Жигулях"? — переспросил Гудко. — Миша приезжал. Миша Еремеев.

"Вот новости, — подумал я. — Что еще за Миша Еремеев?" Никакого Миши в деле не фигурировало. Я вспомнил протоколы обыска, произведенного в доме Гудко в Дуброво на 5-й Социалистической. Там под надписью "Ничего не обнаружено и не изъято" стояли жирные "зеты" и были подписи понятых. Среди них, кажется, была подпись какого-то Еремеева.

— Кто такой этот Еремеев? Почему вы раньше о нем не говорили?

— Я много о чем еще не говорил, Василий Викторович, — сказал отец Гудко, — и о многом ничего не скажу, хоть на костре меня поджаривайте. Бог укрепит меня. А ваша власть антихристовая, жидовская…

— Гражданин Гудко, — как можно мягче прервал его я, — не усугубляйте своего положения. Я вот эти слова ваши в протокол сейчас внесу, и уж, если вы при следователе КГБ антисоветскую пропаганду продолжаете вести, то что, интересно, судьи скажут, когда будут определять вам меру наказания? Если вы о себе не думаете, то хоть о жене и близких подумайте. Их же из-за такого как вы родственничка могут в шесть секунд прописки лишить и выслать куда-нибудь в Коми, а то и подальше. Вы себе в этом отдаете отчет?

Он молчал.

— Так кто такой Миша Еремеев? — снова задал я вопрос.

— Миша? — переспросил отец Гудко. — Жилец мой. Дом у меня снимал, когда мы со старухой в пустыни жили. Дом-то пустовал, а Миша и платил хорошо, и человек был трезвый, аккуратный и совестливый.

— Он иностранец?

Отец Гудко отпрянул, как от паяльной лампы.

— Господь с вами, Василий Викторович, — сказал он, — что вы мне все иностранцев подсовываете. Русский он. Такой же, как мы с вами. Вы ж знаете, как я жил? Участковый проходу не давал. Следил за мною, как за злодеем каким. То откуда у меня деньги взялись, то какие книги у меня на столе лежат, все бегал смотрел. А как Миша появился, так участковый и отстал. Неужто, если б он иностранцем был, участковый бы наш это позволил? Он бы и меня, и его… сами понимаете. А тут все тихо. Я в пустынь подался, а Миша домом пользовался…

Именно в пустыни у Гудко во время обыска конфисковали по меньшей мере кубометра два запрещенных книг. Мы по этому поводу даже сделали представление патриарху.

— А номер машины этого Еремеева вы не помните? — спросил я.

— Да что вы, — изумился отец Глушко, — я на него и внимания никогда не обращал. Не помню, конечно.

— Ну, хоть московский номер был? — я начинал терять терпение.

— Вроде московский, — наморщив лоб, вспоминал священник. — Миша-то сам москвич был. Из Москвы, стало быть, приезжал. Да вот, помнится мне, что он не сам за рулем сидел, а какой-то друг его подвозил. Иногда ждал в машине, а иной раз сразу уезжал. Но в дом ни разу не заходил. Я так даже решил, что это просто шофер.

— Описать его можете?

— Да я его толком и не видел. Светленький такой, помню, — отец Гудко тяжело вздохнул. — Вот бес попутал, грехи наши тяжкие, — и снова перекрестился.

— А с Еремеевым этим вы о чем-нибудь разговаривали? Рассказывал он вам что-нибудь о себе? — я злился, что у меня не было даже фотографии Бондаренко, чтобы дать ее священнику на опознание.

— Разговаривали, конечно, — признался Гудко, — о Боге главным образом, о смысле Бытия, о чудесах Божественных…

— Он что, тоже священник? — удивился я.

— Нет, — покачал головой отец Гудко, — в сан он не рукоположен, но очень образованный человек в богословии, в Божественной философии, в разных теологических науках.

"Интересно, — мелькнула у меня мысль, — где это у нас можно изучать теологию? Даже в духовной академии все науки изучают по методичкам идеологического отдела ЦК”.

— Он, наверное, вам и книжечки приносил разные, из-за которых вы здесь и находитесь. Правильно?

Отец Гудко молчал.

— И разговоры, наверное, вел с вами антисоветские, подбивая на разные клеветнические измышления против нашего общественного строя?

Гудко молчал, теребя бороду.

— Ну что, так и будете молчать? — опросил я, Или уже и сказать нечего?