Беспредел

Юлька любила жизнь, любила мужчин, любила дом, в котором жила, любила веселье и музыку, любила смотреть рекламные ролики по НТВ и американские фильмы, любила свое тело; но были и вещи, которые Юлька не любила. Она не любила школу, не любила мать и зависимость от нее, не любила то, что была такой юной. Среди ее подруг были девчонки, которым их соплячество нравилось, а Юльке не нравилось - ей хотелось стать взрослой. Хотя и говорят некие острословы, что молодость - недостаток, который быстро проходит, на самом же деле все обстоит не так - молодые годы идут очень медленно, тянутся еле-еле, словно бы специально норовя вызвать досаду, а вместе с нею - ярость и злость.

Чаще всего свою злость и ярость Юлия вымещала на матери - та ведь находилась рядом, под рукой, как говорится, вот ей больше всех и доставалось. Можно было бы, конечно, обрушивать ярость и на учительниц, но у тех с Юлькой разговор мог быть очень короток: наставят в дневник двоек и попрут из школы взашей; можно было свою злость выплескивать и на одноклассниц, но тут разговор мог быть еще короче - те, не задумываясь, залепят пару оплеух либо вообще зубы вышибут... От дорогих товарок всего можно ожидать.

Поэтому оставалась мать. Отношения с матерью иногда достигали степени белого каления - температуры, когда плавится металл. В матери Юльку раздражало все - и то, как та красится, и то, что не понимает "хипповую" музыку, не ценит "металлистов" и теннисную секс-бомбу Аню Курникову, не может отличить киви-ликер от огуречного рассола и так далее, по жизни же мамашка старается шагать в обнимку с разными деревенскими хитростями... Их Андреаполь вообще больше похож на деревню, чем на город.

На огороде у мамашки, например, очень часто паслись соседские куры загородка-то худая, дырка на дырке, мужчины в доме нет, вот куры и чувствуют себя среди мамашкиных грядок как гвардейцы на Невской першпективе - проход у них всюду вольный, маршируют хохлатки туда-сюда. Соседка, недолюбливавшая Людмилу Кортун, этому обстоятельству была рада: все куры лишний раз чего-нибудь склюют.

Заделать же дыры было невозможно - не женское это занятие, да и на одну заделанную дыру завтра появятся четыре. Тогда Юлькина мамаша пошла на военную хитрость - раскидала среди морковных грядок, особенно любимых соседскими курами, несколько яиц, а утром, на глазах у нехорошо изумившейся соседки, собрала их да на летней кухоньке демонстративно изжарила яичницу.

Больше соседские куры ее не беспокоили - сидели там, где им надлежало сидеть. И несли яйца.

А Юльке эта деревенская мамашкина хитрость - как кусок глины в чае вместо сахара, она лишь брезгливо поморщилась да выругалась. Подружкам сказала:

- Как была мамашка козлом женского рода, так козлом женского рода и осталась.

Однажды за завтраком она сказала матери с недоброй улыбкой:

- Когда-нибудь мы с тобой сойдемся на узкой дорожке. Одной из нас придется лечь в землю.

- Господи, пронеси! - Старшая Кортун перекрестилась.

- Вот тебе и "Господи, пронеси!", - передразнила ее Юлька.

Ненависть Юльки к матери росла, будто на дрожжах, не по дням, а по часам.

Иногда Юлька исчезала из дому, скрывалась у кого-нибудь из подружек, со злорадством думая: пусть мать помучается, погадает, где она находится, попереживает. И мать, видя, что дочь к ночи не вернулась домой, действительно переживала, плакала горько.

В начале июня Юлька ушла на дискотеку, надела свои любимые золотые цацки, накрасилась, натянула на плечи шелковую кофту и ушла. Домой Юлька не вернулась.

На танцах она познакомилась с представительным, понравившимся ей парнем Сережей Дуровым. Она видела его и раньше - у своей подружки Оли Петровой, но тогда ни познакомиться, ни сойтись с ним не удалось, - а сейчас он оказался на танцах. Один. Без "напарницы". Юлька незамедлительно подкатилась к нему, пригласила на белый танец, а чуть позже, в танце же, сказала Дурову, что хочет быть его девушкой.

Дуров не возражал: Юлька ему понравилась. В прошлый раз, у Ольки Петровой, она какой-то несерьезной свиристелкой, недозрелой писклей выглядела, а сейчас ничего - вполне взрослая, вполне сформировавшаяся женщина.

- Ладно, - сказал он ободряюще.

Юлька от радости вспыхнула, покраснела, словно маков цвет. Вот почему в тот вечер она не вернулась домой. Не вернулась она и на следующий день. А чего, собственно, ей делать дома? Мать лицезреть? От внутренней гадливости ее даже передернуло. В школу идти не надо. Каникулы, безмятежная летняя пора.

Они с Сережей крепко выпили и завалились спать. На следующий день сделали то же самое. И через день.

Счастливое молодое время. Никаких забот, никаких дум, никаких обязательств, никаких этических норм. Сегодня с Сережкой Дуровым, завтра, если он надоест, - перейдет к Витьке Клопову, от Витьки - к немцу Петеру Вагриуцу и так далее. Одна только заноза в сердце, словно кусок железа, мать. Очень уж надоела мамашка!

Через неделю совместной жизни с Дуровым Юлька сказала ему - дело было ночью - после жарких объятий:

- Серега, ты должен выполнить социальный заказ...

- Чего-чего?