Беспредел

Миха зажмурился в детской наивной попытке защититься от воплощенного кошмара. Неожиданно в него врезалось что-то большое и мягкое. С силой потащило прочь; асфальт оцарапал спину под футболкой. Миху отбросило в какую-то мокрую грязь. На голову посыпалась всевозможная дрянь – окурки, пакеты, картофельные очистки; на нос шлепнулся использованный презерватив – скользкий от смазки. Лицо залепило собачьей кучей. Отплевавшись и продрав глаза, он увидел прямо над собой Валерку: тот щедро зачерпывал мусор, буквально засыпая этим добром брата. Пухлые губы шлепали мантру:

– И-ха, аишка! И-ха! Не-и-ый! Не-а-э-и-ный!

Миха хотел было ответить, но осекся, завороженный «кастаньетной» походкой твари, что медленно приближалась к Лерику со спины. Будто что-то почуяв, тот прекратил осыпать Миху мусором и повернулся к Голодной; сжал кулаки и воинственно засопел.

– А-вай! А-вай, у!

С потаенной гордостью Миха подумал, что сейчас младший брат с лихвой вернул старшему долг за все дворовые потасовки, терки за гаражами, школьные драки и даже за те четыре года общего режима, которые Миха взял на себя. Нужно было что-то сказать, позвать брата по имени, хотя бы попытаться, но Миха смог издать лишь надрывный сип. Вместо него заговорила Голодная:

– Боль-шое серд-це. Чис-тое. Ап-петит-ное…

Хотя тварь и казалась тоще рябины, но сбила Лерика с ног одним прыжком, с легкостью. Разодрала пополам логотип «КиШа», а следом мягко, как в масло, погрузила сначала длинные паучьи пальцы, а затем и худосочные руки по локоть в Валеркину грудь. Пошерудила там, крутанула и извлекла что-то красное, неправильной формы, похожее на карамельное яблоко.

– Лерик… – кое-как выдавил Миха, глядя в застывшие, такие беззащитные без очков глаза брата.

А Голодная, не вставая с трупа, грызла вырванное сердце, и кровь текла по серому мертвому подбородку, впитываясь прямо в кожу. Будто почувствовав Михин взгляд, тварь смахнула прядь с лица – как флиртующая за аперитивом кокетка – и вперила мерцающие глаза в Миху. Челюсти жевали, а зубастые пустые глазницы смеялись и оглушительно щелкали. И шептали-кричали, торжествующе шипели:

– Ап-петит-ный! Все еще ап-петит-ный!

С того вечера, когда Голодная сожрала Валеркино большое и чистое, несмотря ни на что, сердце, прошло немало времени. Остальное не тронула – мертвечина Голодную не интересовала. Теперь тварь занимала новая добыча. Каждый день на нёбе у Михи вызревал гнойный чирей, а к вечеру его начинало корчить от боли; гортань вновь и вновь в муках порождала на свет видимую лишь ему одному нечисть, после чего на лице, руках и ягодицах появлялись следы укусов. Однажды Голодная высосала ему глаз – уселась сверху, как любовница, и в один «поцелуй» лишила глазного яблока.

Переписка с Кирей была прочитана от корки до корки, заодно прослушаны и все голосовые. Киря болтал очень много – в основном нес всякую херь про мертвых падших ангелов, вынужденных жрать человеческое и светлое в надежде на время вновь почувствовать себя живыми. Говорил о старых сказках из немецкого фольклора, где дети специально мазались грязью, чтобы ведьма их не нашла по запаху. Еще Киря из раза в раз, хихикая, гнусавил в микрофон: «Будешь слишком аппетитным – тебя сожрут!»

И Миха делал все, чтобы стать другим. Не аппетитным.

Работал он теперь из дома – помогли Валеркины архивы. Миха модерировал телеграм-каналы по продаже грязного контента – ЦП, зоо, некро и даже «хард-краш». Всего-то делов – принимать оплату и раздавать инвайты. В качестве бесплатного бонуса как посреднику – доступ к самому запретному контенту.

Вот и сейчас Миха открыл запароленную папку – таких теперь на компьютере покойного Валерки снова стало много, как раньше, – и выбрал файл с видео. Там, посреди грязной советской ванной комнаты, плюгавый мужик заставлял раздетую девочку лет семи «играть в балет» и задирать почти к плечам худые лягушачьи ноги.

Член, погрузившись в склизкую от разложения плоть, сначала скукожился, но после привычно отозвался на ласки копошащихся личинок. Крылышки и лапки облепивших мошонку мух щекотали кожу.

Плюгавый дядька на экране помогал девчонке задирать ноги, сам подбираясь рукой все ближе к ее паху. От вони дохлой крысы – на кошку у Михи духу пока не хватало – хотелось блевать, и он не стал сдерживаться. Желчь с остатками пиццы выплеснулась на живот, стекла на импровизированный мастурбатор. Члену стало горячо.

Миха давно уже вызывал сам у себя тоскливое омерзение, и, наверное, было бы лучше покончить с собой, чем становиться этим, но он не хотел, чтобы Валеркина жертва осталась напрасной.

Сейчас Миха уже понимал, почему Голодная продолжала покусывать брата, когда тот опустился ниже некуда. Киря в своих последних голосовых сказал Валерке кое-что еще: «Перешли видос кому-нибудь! Распространи! Поверь, жить тебе будет гораздо спокойнее, когда эта блядота начнет щелкать зубами над ухом у кого-то другого!»