Беспокойные союзники

Лало отступил, оценивая сделанную работу, и недовольно поморщился. Даже после нанесения теней холст вблизи выглядел, как коллекция различного размера пузырьков, но художник надеялся, что из зала этого заметно не будет и размалеванный им задник создаст ощущение настоящей каменной стены. И вдруг Лало показалось, что стоит ему снять маску и дохнуть на эту декорацию, как стена действительно СТАНЕТ НАСТОЯЩЕЙ… Неужели он сопротивляется этому искушению лишь потому, что не уверен, выдержит ли хлипкая сцена такую тяжесть? Или, может, просто боится, что утратил способность превращать изображенные им предметы в реально существующие?

Ладно, убеждал он себя, в конце концов это не такая уж большая плата за возвращение к нормальной — относительно, конечно! — жизни в Санктуарии. Возможно, его сын Ведемир и та девушка из дворца, в которую мальчик влюблен, все же смогут хоть своих детей вырастить в мире и покое. За исключением некоторых зданий, поддерживаемых лишь с помощью волшебства и постепенно разрушающихся по мере того, как слабеют эти заклятья, — обломков взорванного гнезда колдунов, чуть не уничтоживших Санктуарии, — завалы практически убраны, и город отстраивается вновь. Мне, наверное, следовало бы радоваться этому, думал Лало. Однако период бурной деятельности здешних магов странным образом совпал с расцветом его творчества, и теперь он не был уверен, какие из его талантов порождены магией, а какие являются проявлением высокого мастерства. Он чувствовал себя полуслепым, точнее, «ум его был слеп» — так называют это состояние маги. Но воспользоваться своим внутренним зрением Лало не решался.

И пока что рисовал декорации к спектаклю «Проклятый король», и чем больше кусков из этой пьесы он слышал, тем более унылой она ему представлялась.

— Что ж, начнем с самого начала, — услышал он у себя за спиной голос Фелтерина, и режиссер взбежал на сцену. — Великие боги! Всего два дня до премьеры! Но уж эта-то пьеса, по крайней мере, никого не обидит!.. — Отголоски первого представления труппы только теперь начали стихать среди взбудораженных жителей Санктуария.

Фелтерин Теспиан, основатель театра, его директор, режиссер и исполнитель главных ролей, занял свое место у столба, который впоследствии должен был превратиться в дерево (когда до него наконец у плотников дойдут руки), и уперся посохом в пол. Жеманно улыбаясь, Глиссельранд скользнула по сцене и взяла Фелтерина под руку.

— Скажи мне, дочь моя, куда теперь пришла ты

С отцом своим слепым и старым? Что это за дворец?

Зычный голос Фелтерина совершенно не подходил для столь слабого монарха, которого он изображал в данный момент.

— Я малого прошу, но я и меньшим удовольствуюсь вполне.

Меня терпенью научили три мастера великих -

Боль, время и достоинство, что у меня в крови…

Сцена вздрогнула: на пол вдруг с грохотом упало что-то большое и тяжелое. Фелтерин прервал реплику и обернулся.

— Терпенья мне! — взревел он, по-прежнему говоря как бы словами какой-то пьесы. — О боги, дайте мне терпенья! Ведь с дураками мне приходится работать!

— Это все лебедка! — донесся из-за кулис чей-то плаксивый голос. — Я не виноват, хозяин.., веревка соскользнула…

— Лемчин! Ублюдок! — Фелтерин прямо-таки готов был взорваться от злости. Его грозный бас разносился по всему залу. — Что там у тебя упало?

Лемчин ответил не сразу, и Лало успел собрать кисти, рассыпавшиеся по полу.

— Это была.., та машина, что делает гром, хозяин.

— Клянусь жезлом Вашанки! А ты знаешь, сколько она стоит?

Это же дар самого принца! И после всего… — Фелтерин тяжело вздохнул и разразился гневным монологом, посвященным грядущим бедам и не менее выразительным, чем текст самой пьесы.

Обнаружив, что машинально убрал кисти в ящик, а не поставил их рядом с собой на подставку, Лало нахмурился. Ну как можно нормально работать — хотя бы и декорации малевать! — когда вокруг творится такое безобразие? Час назад совсем стемнело, и Джилла наверняка уже сердится, потому что он снова задержался, впрочем, возможно, обед еще не успел совсем простыть… Лало был голоден и очень устал. Когда Фелтерин ураганом пронесся по сцене и скрылся за кулисами, чтобы осмотреть нанесенный ущерб, художник сложил краски, убрал их в ящик, повесил ящик на плечо и двинулся к дверям.

— Эй, Лало, ты что, уже уходишь? — крикнула ему вдогонку Глиссельранд. Он пробормотал что-то невразумительное насчет Джиллы, но не остановился. — Передай, пожалуйста, мой привет дорогой Джилле! И скажи, что я ее очень люблю и вяжу для нее шаль из карроннской пряжи дивных тонов — нежно-розовой, лимонно-желтой, пурпурной и… — Дверь захлопнулась у Лало за спиной, но все еще было слышно, как Глиссельранд перечисляет цвета ниток и описывает узор.

Он только головой покачал. Подарок Глиссельранд принцу Кадакитису — стеганый чехол для чайника — был просто ужасен.