Бесконечный спуск

— Впрочем, — заявил он, — с Земли с каждым годом идет хорошее пополнение юных дарований. Там агенты Матери-Тьмы развернули большую и успешную работу и добились немалых успехов. Земная музыка стремительно темнеет и теряет ту приторную «высоту», которая ей когда-то была свойственна.

Брахман немного поспорил с Шапошником, отстаивая и достоинства музыкантов Ликополиса. Он упирал на то, что мотивы в городе-лабиринте привязчивы, от них трудно отделаться, а это самое главное в темном деле — заполнить сосуд памяти чем-то современным, свеженьким, звонким и клейким.

— Хорошие эстрадники, но нулевые композиторы! — восклицал на это художник. — Можно было бы такую увертюру на этом материале отгрохать — весь нижний мир закачался бы, пришел в движение, затанцевал бы… Думаю, настоящие творения бездны еще впереди…

— Но ведь вдохновение от Врага? — спросил вдруг Комаров.

— Да, от Него, от проклятого, — охотно ответил Шапошник. — От Матери-Бездны лишь утешение и успокоение, но не вдохновение… От Него эта лихорадка, этот страшный зуд, это разжигание изнутри, от которого не избавиться…

— Таким путем Он нас вызывает на брань, не дает покоя, как будто какой-то острой шпорой мучает нас… — вновь встрял Брахман.

Видя некоторое недоумение Комарова, Шапошник пояснил:

— Есть творчество за Врага и есть против Врага. Но и то и другое — от Врага.

— Да, на Земле так и говорили: творец от… от Врага, — осекся Комаров.

— В целом же земное искусство еще очень далеко от совершенства, — рассуждал Шапошник. — И оно по определению обречено отставать от местного искусства. Даже самые выдающиеся мастера лишь отдаленно приближались к тому, что здесь в порядке вещей. Волчий город с точки зрения современного искусства — передовая цивилизация. Кстати говоря, веяния отсюда питают земных творцов, неведомым образом они просачиваются на Землю из темных миров. И лучшие из тамошних художников что-то угадывают. Я могу в этом деле с точностью судить по самому себе. Да и вы ведь тоже не чужды прогрессивным трендам…

Последние слова он сказал, обращая их к Комарову. По всей видимости, Брахман красноречиво представил Шапошнику бывшего министра. Вероятно, он даже несколько преувеличивал его роль как покровителя contemporary art.

— Мы должны гордиться, что являемся гражданами Свободного града, — продолжал художник. — Мы были рабами условностей, рабами земных правил, рабами своих родов и семей. А здесь каждый из нас оказывается наедине с миром и самим собой… Здесь в нас обнажается последняя суть…

— В чем же эта суть, по-вашему? — спросил Комаров.

— Прямо Пилат Понтийский, — с иронией ответил ему Шапошник, явно перечитавшийся накануне Булгаковым. — Я не пересказываю свои картины словами. Я говорю красками, игрой теней и пятен…

Они ходили по анфиладам кругами и время от времени останавливались у арок, ведущих в атриум, чтобы вновь окинуть взором это величественное зрелище с украшавшими его исполинскими песьеголовыми идолами. Два деятеля искусств закурили, закурил с ними за кампанию и Комаров, угостившись тошнотворной сигареллой.

— То искусство, которым наши темные миры инфицируют Землю, те флюиды, которые истекают отсюда, становятся век от века все популярнее среди людей. Вообще наши миры сближаются, — высказался Брахман.

— И в музыке? — решил уточнить Комаров, памятуя предыдущую тему.

— И в музыке, конечно… Тут ведь дело в чем… — замялся Брахман.

— Давай я сам! — перебил его художник. — Не знаю, насколько вы сведущи в музыке… Но земная музыка до недавнего времени была, видите ли, порабощена стихиями Врага, той так называемой гармонией сфер, скучнейшим саундом из верхних миров. Даже самые незатейливые земные музыканты и куплетисты плелись в охвостье у этого старомодного стиля… Но постепенно, исподволь, шаг за шагом тенденцию переломили. Джаз, современный танец, возбуждающий страсти ритм, наконец, речитатив, транс и кислотный стиль — убили эту старую безвкусную тягомотину, весь этот заунывный эпос, занудный гимн и полет мелодий. Сама сущность музыки преображается… Это, можно сказать, две разные музыки…

— Да, — с каким-то упоением и с блеском в глазах подтвердил режиссер, затягиваясь. — Любители высшего художества есть и у нас, и там, и даже в самих селениях и градах Врага.

— А есть ли он, этот Враг, о Нем ведь говорят, что Он ничто?.. — решил испытать их вопросом Комаров, вспомнив беседу с одним из садовников. Ему казалось, что этот вопрос должен быть колючим для художника. Но Шапошник не смутился:

— Это такое ничто, из которого происходит кое-что… Ведь и людишки ничто. Разве нет? Нет? А кто же они? Прах, глина… Но иногда они, наэлектризовавшись от темной бездны, производят прелюбопытнейшие искры…

Комарову думалось, что живописец зарапортовался и несет какую-то дичь. Но тот, стряхнув пепел в решетку атриума, продолжал: