Бесконечная шутка (= Infinite jest | отрывок, перевод не завершён)

- В Фили еще хуже!.. в Сиэтле три сезона водой полива...

- Господи Боже, только пощади Ногу, - шепчет Орин каждый раз перед приземлением.

- ...а ведь мог быть «Нефтяником»! А то и «Коричневым»[44].

Органопсиходелический мусцимол, изоксазол-алкалоид, получаемый из Amanita muscaria, он же мухомор, – ни в коем случае, подчеркивает Майкл Пемулис, пока детишки сидят по-турецки с застывшими глазами, подавляя зевки, на полу просмотровой, не путать с phalloid, verna или некоторыми другими смертельными представителями североамериканского рода Amanita, – известен под структурной кличкой 5-аминометил-3-изоксазол, при оральном приеме употребляется в количестве где-то от десяти до двадцати мг, действует в два-три раза эффективнее псилоцибина и зачастую приводит к следующим изменениям сознания (вообще не читая и не подсматривая в заметки): некий транс-полусон с видениями, экзальтацией, ощущениями физической легкости и умноженной силы, повышенным чувственным восприятием, синестезией и комплиментарными для человека искажениями в образе тела. Это должна быть полдничная свечка со Старшим товарищем, где детишки получают от умудренных старшеклассников братскую поддержку и совет. Пемулис же иногда относился к свечке как к какому-то коллоквиуму и делился там собственными находками и интересами. Проектор стоит на «Чтении» с кабинетного лаптопа и на экране большими угловатыми буквами написано «Метоксилированные основания для фенилaлкиламиновых манипуляций», а под этим - текст, который для Младших товарищей с таким же успехом мог быть и на греческом. Двое детей сжимают теннисные мячи; двое по-хасидски раскачиваются, чтобы не уснуть; у одного – кепка с двумя антенками из сжатых пружин. Более-менее почитаемый аборигенскими племенами нынешних южного Квебека и Великой Впадины, рассказывает им Пемулис, этот пластинчатый гриб любим и ненавидим за могучий, но не всегда при неаккуратном титровании приятный психодуховный эффект. Мальчик с величайшим интересом ковыряется в пупке. Другой делает вид, что упал.

Некоторые игроки помаргинальнее начинают – простите за такие новости - не раньше где-то двенадцати, особенно с -дринами перед матчем и с энкефалином[45] после, что может привести к целому порочному кругу в нейрохимии человека; однако лично я, опрометчиво дав слово озабоченным отцам и прочим, впервые расслабился с Бобом Хоупом[46] только в пятнадцать, даже скорее шестнадцать, когда Бриджет Бун, в комнату которой перед отбоем всегда набивалась целая куча до-16 и младше, предложила мне подумать насчет парочки бонгов на ночь в качестве некоего психодислептического Соминекса[47], чтобы помочь, возможно, проспать, наконец-то, до самого конца один реально неприятный сон, который еженощно повторялся и будил меня в посредисеместровые недели и начал уже давить и даже слегка влиять на игру и показатели. И хоть Боб был второсортный и синтетический, бонги сработали как по волшебству.

В том сне, который порой вижу и посейчас, я стою у задней линии колоссального теннисного корта с заполненными трибунами. Очевидно, я на профессиональном матче; есть зрители, должностные лица. Но корт размером где-то с футбольное поле, наверное, ну так кажется. Трудно сказать. Но главное – корт сложный. Линии, которые нанесены на корт, сложные и скрученные, как скульптура из струн. Линии во всех направлениях, и они бегут бесцельно, или встречаются и образуют взаимоотношения и фигуры, реки и их притоки, и системы внутри систем: линии, углы, коридоры и отрезки расплываются у горизонта далекой сетки. Я стою в ожидании. Все это почти слишком трудно осмыслить сразу. Какое-то величие. И на людях. Вдоль, видимо, периферии корта располагается безмолвная толпа, одетая в летние цитрусовые цвета, недвижная и вся внимание. Вежливо стоит начеку батальон линейных судей в блейзерах и шляпах для сафари, руки сложены на ширинках слаксов. Высоко над головой, рядом со стойкой сетки - арбитр, в синем блейзере, с аппаратурой для усиления громкости, шепчет: «Играйте». Толпа – живая картина, недвижная и вся внимание. Я кручу палку, стучу новеньким желтым мячиком и пытаюсь понять, куда же здесь подавать. На трибунах слева я различаю белый солнечный зонтик маман; из-за ее роста зонтик возвышается над соседними; она сидит в своем маленьком кругу тени, волосы белые, ноги скрещены, хрупкий кулачок поднят и сжат в знак полной и безоговорочной поддержки.

Арбитр шепчет: «Прошу, начинайте».

Мы как бы играем. Но это все как-то гипотетически. Даже «мы» - только теория: я так и не вижу далекого оппонента из-за сложного устройства игры.

Год Впитывающего Белья для Взрослых Depend