Беседы об искусстве (сборник)

Лишь когда уязвленная душа начинает страдать с приближением вечера, она пускает в ход дорогие материалы. Таков второй Ренессанс.

Бронзе предшествовали дерево и камень. Цветной мрамор, лазурит, драгоценные каменья появляются, когда пора высокой выразительности уже миновала.

Подсвечники, канделябры, высоко вознесшие свет, листья, которые сопровождают, облекают, обволакивают главные формы здания, кружева, громоздящиеся друг над другом, сталактиты, свисающие с неба, – дивная, дивно и всегда методично изукрашенная клетка, изукрашенная все тем же единственным методом, благодаря которому сын продолжает предка, стиль следует за стилем, новое знание вытекает из старого, жизнь расцветает, а человек смиренный не дерзает искать новизны, но следует вековому движению: все перетекает из века в век, как поток красоты, без водоворотов, без водопадов, без неистовства, без беспорядка; слово «оригинальность» еще не найдено, сама идея, которую выражает это слово, не существует ни в одном уме; художник следует логическому развитию прекрасного и не выходит из ряда без нужды; отголоски, вибрации распространяются согласно законам природы, как звук от колокола…

Собор – застежка, которая соединяет все; это суть, устав цивилизации.

Легко разглагольствовать о чуде, еще легче его разрушить…

Вера цивилизовала варваров, которыми мы были когда-то; отвергая ее, мы вновь стали варварами.

Месса (Лиможский собор)

Молитвы, которыми начинается месса, журчат, словно вода в купели – очистительная вода. Они читаются ровным тоном, безлико. Как же они загремят, когда вскорости явится Бог!

Маленький певчий: ангельская гармония, соловьиная песнь.

Потом звуки взмывают вверх, чтобы музыкально достичь архитектурного свода. Музыка и архитектура встречаются, пересекаются, сплетаются в изысканных мелодиях.

Наконец, явление высшего Божества.

Троица. Таинство.

Священник говорит теперь более сурово, и ему отвечает весь храм.

Поднимается новая песнь, волнение усиливается: любовь выражает себя выше. Все докатывается до меня равномерно, как далекое движение моря. Антифоны обнажают и подчеркивают тайну. Орган своими приглушенными звуками поддерживает голоса.

Огненные треугольники алтаря говорят:

Аллилуйя!

Сцена открывается.

Ах! Какое наивное величие!

Еще проходят передо мной сумрачные тени, впадины; но церковь уже не страшит, как перед началом богослужения. Это власть молитвы в ее прекрасной строгости. Моя душа уже не мечется. Она усмиряется, словно кентавр, который сам себя обуздывает и сам собою правит.

Голоса замирают от благоговения. Латинская речь, любимый язык.

Издалека до меня доносится голос Евангелия, голос самих этих колонн. Чистые волны женских, детских голосов – голоса маленьких певчих.

И месса продолжается в безмолвии. Потом священник вновь берет слово, и опять я с радостью узнаю звучный язык Рима.

Орган производит короткое смятение. Скопище голосов, захлестнутых огромными вздымающимися волнами. – Ах! Моцарт, вот твои учителя!

Дивное, дорогое моему сердцу искусство! Орган собирает воедино, связует наши разрозненные мысли, потом пронизывает собою все и господствует. А голоса все еще возносятся и рассеиваются. Религиозное исступление, восторг.

Новая вера: Amen! In saecula saeculorum!

Сверхчеловеки, вылепленные молитвой: они молят с мелодиями Адониса. Герион, ревущее в органе чудовище, отвечает на их вопросы.

Великий миг. Византийские ангелы воскуряют фимиам.

Любовь опять отвечает: Credo. Ах! Здесь все – любовь! Орган словно бросает цветы на дорогу. Какая живая чистота!

Стихли последние слоги. Пришли в движение малые колокола. А чудище все ревет. Временами среди рокота раздается нежный голос певчих.

Какое смирение в этом протяжном Amen!

Свод сейчас еще более высок: огромен.

Крещендо. Чистый сверхнебесный голос.

Ах! Да, какое величие в том, чтобы смирить наш дух перед порядком, который может его переустроить! Трогательный лик былого…

Церковь теперь обволакивает, обступает молящихся.

Месса окончена. Остаются лишь драгоценные сосуды и эта глубокая архитектура, где осуществилось бессмертное деяние, акт веры.

Пока богомольцы выходят, орган провожает их всем уверением великих веков. Именно в этот момент включают Баха, Бетховена.

Снопы после жатвы. Тишина. Таинство осуществилось, Бог принесен в жертву – как по Его примеру ежедневно приносятся в жертву гениальные люди, вдохновленные Им.

Высшие творения остались в наших провинциальных городах, которые еще не интернационализированы.

Я предлагаю учредить паломничества ко всем памятникам под открытым небом, которых еще не коснулась реставрация: к церквам, замкам, фонтанам и т. д.

Люди, которые берутся за реставрацию, не понимая французской улыбки, парализуют ее и уродуют.

Почему после реставрации эта резьба по столь мягкому камню стала твердой, как железо? Почему нежность уже не сливается там с силой, как раньше?

Простота – совершенство, холодность – бессилие.

Наша вера оскорблена.