Он пошел оправданным в дом свой. Ведь и к этому мытарю относится то, что говорит Писание обо всех мытарях и грешниках, – они приближались ко Христу[26]: именно тем, что он стоял вдали, мытарь приблизился к Нему, тогда как фарисей своим дерзким приближением удалил себя от Него. Здесь образ как бы переворачивается. Вначале фарисей стоит вблизи, мытарь – вдали; в конце же фарисей стоит вдали, мытарь – вблизи. – Он пошел оправданным в дом свой. Ведь он опустил глаза; но этот опущенный взор видит Бога, и этот опущенный взор есть возвышение сердца. Нет взгляда зорче, чем взгляд веры; и все же, рассуждая по-человечески, вера слепа; ведь, рассуждая почеловечески, зрение – это принадлежность разума, рассудка, а вера – это безумие. Так зорок и опущенный взгляд, и зорко то, что выражает этот взгляд: смирение – смирение, которое возвышает. Образ снова переворачивается, когда фарисей и мытарь идут из храма: возвышен как раз оказывается мытарь, этим все завершается; а фарисею, который начал с того, что гордо поднял взор к небу, противится Бог, и он оказывается уничижен пред Богом. В былые времена для наблюдения за звездами не возводили, как теперь, высоких строений, в былые времена тот, кто желал наблюдать за звездами, искал место для своих наблюдений, зарываясь вглубь земли[27]. В отношении же к Богу не произошло никаких изменений, здесь ничего не меняется: подняться к Богу возможно только спускаясь вниз; как не может вода изменить свою природу и начать взбираться вверх по горам, так не может и человек подняться к Богу – с гордостью. – Мытарь пошел оправданным в дом свой. Ибо тот, кто обвиняет сам себя, тот может быть оправдан. А мытарь обвинял сам себя. В храме не было никого, кто бы его обвинял; там не было гражданского правосудия, которое схватило бы его за грудки и сказало бы: «Ты преступник»; там не было людей, которых он, быть может, обманул, которые ударили бы его в грудь и сказали бы: «Ты обманщик»; но он сам бил себя в грудь и говорил: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!», он обвинял сам себя в том, что он – грешник пред Богом. Образ снова переворачивается. Фарисей, который отнюдь не обвинял сам себя, но гордо сам себя хвалил, – возвращается из храма виновный пред Богом; он не знает об этом, но он возвращается, сам себя обвинив перед Богом, мытарь же начал с того, что обвинил сам себя. Фарисей идет домой с новым, в самом строгом смысле вопиющим к небу грехом, идет, прибавив еще один грех к прежним своим грехам; мытарь пошел домой оправданным. Тот, кто, стоя пред Богом, «желает себя оправдать», тот, поступая так, сам себя делает виновным; но тот, кто, стоя пред Богом, «бьет себя в грудь, говоря: Боже! будь милостив ко мне, грешнику!» – этим как раз оправдывает себя; или, по крайней мере, это условие для того, чтобы Бог тебя оправдал.
Так было с мытарем. Но теперь о тебе, мой слушатель! Ведь образ мытаря так к тебе подходит! От исповеди ты идешь к Причастию. Но исповедоваться – это как раз значит стоять вдали; чем более честно ты исповедуешься, тем более вдали ты стоишь – и тем больше правды в твоем коленопреклонении пред алтарем. Ведь преклонение колен есть как бы символ того, что ты стоишь вдали, вдали от Того, Кто на небесах и от Кого ты, кланяясь до земли, оказываешься поэтому максимально удален, – и при этом, стоя перед алтарем, ты ближе всего к Богу. – Исповедоваться – это как раз значит опускать свой взор, не сметь поднять глаз на небо, не оценивать других людей; чем более честно ты исповедуешься, тем более ты будешь опускать свой взор, тем меньше ты будешь оценивать других людей – и тем больше будет правды в твоем коленопреклонении пред алтарем. Ведь преклонение колен – самое сильное выражение того, что ты опускаешь свой взор, поскольку тот, кто опускает только взор, сам стоит все-таки прямо – и при этом когда ты стоишь перед алтарем, сердце твое возвышается к Богу. – Исповедоваться – это как раз значит бить себя в грудь и, оставив излишнее беспокойство о том, чтобы вспомнить все отдельные грехи, самым кратким и истинным образом собрать все в одном: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!» Чем более честно ты исповедуешься, тем вернее твоя исповедь в конце концов найдет выражение в этом безмолвном жесте, обращенном к Богу, – ты будешь бить себя в грудь, и в этом вздохе: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику!» – и тем больше будет правды в твоем коленопреклонении пред алтарем, ведь оно выражает, что ты, осуждая себя, лишь молишь о милости – и при этом перед алтарем ты оправдан.