Бермудский треугольник

— Их «браво», Васенька, — эхо глупости и невежества. О чем тут можно говорить? А в общем — критика стала либо наемным убийцей, либо продавцом фимиама, Вася, либо злой проституткой! А вот и наш журналист! Прошу любить и жаловать! Мой родной внук! — увидев Андрея, вскричал Егор Александрович и даже радостно раздвинул руки. — Да, впрочем, вы хорошо знакомы. И не один год.

— Малость есть, малость есть. Читали кое-что.

— Да-с, мой внук! Хотя и журналист! Но — единственный и любимый! Я давно тебя не видел, оказывается, Андрюшка!

— Столько же, сколько и я тебя. С утра.

— Верно. Все равно — здравствуй! И Егор Александрович в избытке силы сжал руку Андрея, ощутившего бугорки мозолей на его твердой, как железо, ладони. В припухших его глазах вдруг заискрились ожигающие огонечки, он полнозвучно произнес:

— О, пресса! Исчезает искусство и ее место займет пресса. Что-то в этом роде пророчил Достоевский! И будем ходить под современным лозунгом: пусть погибнет весь мир, но восторжествует пресса! А, Андрюша? А ну-ка, зайди в мастерскую и налей рюмку, а то физиономия скучная!

Андрей сказал:

— Неужели мой приход спровоцировал разговор о прессе?

— Дорогой внук! Всех газетчиков, кроме тебя, как исключение, и всех дебилов критиков надо бы соединить одной веревочкой и как слепых, взбесившихся щенков привязать к штанам перестройщика академика Яковлева, чтобы знали, где ногу задирать и автографы ставить! Придумали, радетели наши, умственную позу завоевателей мысли! И что случилось? Политическая балаганщина! Идиотизация духа! Напялили вместо чепчиков на плешивые головки демократические нимбы и изображают адвокатов русского народа! В каждой статье: Россия, Русь, возрождение, демократия. Да только русскостью и не пахнет! Ароматы сточной канавы — пожалуйста! Реформы, гайдаризация, ваучеризация, ельцинизация, американизация! Готов увизжаться от восторга! А модерно-пупы-демократы стали фаллосы рисовать вместо человеческих лиц, негодяи! И авангардно суют пакости под нос ошарашенной публике, а та, бедная, обалдевает от новаторства!

По-медвежьи рыкающий бас деда нестеснительной своей грубостью заглушил говор гостей в мастерской, и пчелиное гудение голосов немного попритихло, на него стали оглядываться, одни неодобрительно, другие ухмыляясь. Василий Ильич, с удовольствием слушая сильные выражения Егора Александровича, в то же время встревоженный молчаливым неодобрением некоторой части гостей, постарался смягчить его высказывания:

— Егорушка, ты очень уж… Ты шокируешь как-то…

— Кого? Критиков? Демократов? Пошатнул величие дураков? Экая неделикатность! Их вряд ли так пошатнешь! Восхитительно, Вася, тогда разреши сказать. Душевно целую ручки и попочку всем пакостникам холстов! Доволен?

— Не греми в барабаны, Егорушка. Возможно, многим просто не дано воспринимать красоту. Их интересуют не чудеса земли, а последние крики Европы. Бог с ними! Какое тебе дело до чужого пищеварения?

— Это не пищеварение, а в китайском обычае натуральное удобрение, размазанное на холсте. Добавлю: а для почтенных интеллектуалов — бином Ньютона, на который надо растараканивать глаза и делать умный вид! — Егор Александрович раскатисто захохотал. — Золотари и шарлатаны! А вот, как исключение, мой внук: не пикассист, не критикан великого реализма, не попист, как вся сопливая молодежь, прошу пардона за обобщение… Правда, тут есть апологет попизма, лысак от лишнего ума, энергичный господин прискакал в мастерскую вслед за иностранцем с иностранцем! Всякой твари по паре!

Он через плечо ткнул большим пальцем в гущу гостей, которые группами стояли, ходили возле картин, брали с деревянных столов рюмки с водкой, бокалы с вином и, переговариваясь, потягивая из бокалов, споря, механически жевали бутерброды.

— Ты превратил меня в ангела, дедушка, смотри, начну петь псалмы, — сказал Андрей, задетый выражением «сопливая молодежь». — А кто этот господин — художник, критик?

— Данный господин — из особей, подкладывающих в чужую постель скорпионов. Он как-то бывал у меня. Что-то покупал. А вот сейчас мы его увидим в упор. Васенька, друг мой любезный, водка, как видишь, кончилась. — Егор Александрович с огорчением потряс пустую рюмку в крепких пальцах. — Ты, друг мой, за мной не успеваешь. А мы еще с тобой должны выглядеть боевыми ор-рлами! Птицами какаду, которая, знаешь… и так далее…

И он растопырил мощные локти, изображая размах крыльев, вызывая у Василия Ильича стеснение этой открытой самоиронией друга, которого, казалось, невозможно было смутить ничем.

— Пошли к столу, динозавр, — сказал ласково Василий Ильич. — Но ты не очень-то своих гостей подавляй. А то разбегутся, к чертовой перечнице, ни одной картины не купят.

Егор Александрович фыркнул: